Майские праздники 2024: как отдыхаем и работаем?

Михаил Игнатьев: Просто делал свое дело, и люди мне доверяли

1.jpgМихаил Игнатьев:  Просто делал свое дело,  и люди мне доверяли Президент Чувашии Михаил Игнатьев

1.jpg

2.jpgМихаил Игнатьев:  Просто делал свое дело,  и люди мне доверяли Президент Чувашии Михаил Игнатьев

2.jpg

3.jpgМихаил Игнатьев:  Просто делал свое дело,  и люди мне доверяли Президент Чувашии Михаил Игнатьев

3.jpg

4.jpgМихаил Игнатьев:  Просто делал свое дело,  и люди мне доверяли Президент Чувашии Михаил Игнатьев

4.jpg


1

Завершается нелегкий крестьянский год. Убраны поля, зеленеют озимые, птицы собираются в теп­лые края. В личных подсобных хозяйствах проходят последние приготовления к зиме, сажают чеснок, укрывают грядки. Нашему корреспонденту удалось узнать, что Президент Чувашии свой участок к зиме уже подготовил.
Фотограф застал семью Игнатьевых в родной деревне за сбором урожая. Михаил Васильевич любезно согласился рассказать о себе поподробнее.
Михаил Игнатьев родился в деревне Малые Торханы, здесь до сих пор стоит дом его родителей. Как младший сын большой чувашской семьи, он считает естественным не только поддерживать родовое гнездо в порядке, но и беречь землю, ухаживать за ней и получать урожай. Около 80 соток приусадебного хозяйства возделывается дружной семьей из четырех человек. Старшим Игнатьевым помогают младшие — Иван да Мария. “В выходные дни ездим, семья питается продуктами со своего земельного участка. Детям нравится, получают трудовое воспитание, они здесь и отдыхают, и заряжаются положительными эмоциями”, — говорит Михаил Игнатьев.
Хорошая урожайность после засушливого лета на небольшом участке земли — прямое доказательство слов Президента Чувашии о том, что бесхозяйственность нельзя списывать на погодные условия.
— Михаил Васильевич, расскажите, как в неурожайный год получается вырастить такую морковь?
— Морковь в этом году уродилась у всех, тем более в личном подсобном хозяйстве большого труда не составляет поливать. Ну и современные технологии.
Нужно подбирать сорт семян. Я обычно беру только у надежных дилеров, чтобы не подвели, и сажаю два-три сорта нашей, российской селекции. Потом важно правильно подготовить почву, поливать, подкармливать грамотно: и макро-, и микроэлементами. Вот и все, ничего сложного нет. Культура очень отзывчивая.
Когда есть урожай — душа же радуется. А то сажаешь, поливаешь, сорняки убираешь… А когда результата не видишь, у любого земледельца настроение падает, тем более у детей.
Но с морковью уже так повелось: из трех сортов, которые сажает семья, два — удачные, а один обязательно подведет. Так получается. Просто надо риски минимизировать. Страховать себя всегда. Сорта, они же разные: какие-то устойчивы к влаге, какие-то, наоборот, могут обходиться без нее, какие-то противостоят болезням, какие-то — лежкие. Но я считаю, что лежкость — не показатель качества. Хорошие овощи, по-настоящему богатые витаминами, не могут храниться долго. Для их сохранения нужны особые условия.
— А какие сорта картофеля предпочитаете?
— Самый любимый сорт у нас в семье — Импала. Еще любим краснокожурную — Розамунда, Роко. Мы их меняем, но стараемся всегда сажать не меньше чем три сорта. Предпочитаем крахмалистые сорта. Импала — продолговатая, глазки мелкие — печеная очень хороша.
— Ну если поливали, значит, есть в деревне вода?
— Так я сам водопровод и строил еще в 1994 году, когда был председателем колхоза. А до этого приходилось к роднику обустроенному, как в поэме “Нарспи”, ходить всей деревней в любую погоду с ведрами, с коромыслом. 500 метров туда, столько же обратно: и для себя, и для скотины, и для бани. Сейчас, конечно, другое дело.
— Как получилось, что вы выучились на электрика, а стали агрономом?
— Тут все просто — учился в восьмилетке в трех километрах от дома. Среднее образование пришлось выбирать между Чебоксарами или школой в семи километрах от дома. Посоветовались с семьей, логичнее было приобрести профессию, поступил в энергетический техникум. А после армии как младший сын вернулся в родной дом, помогать маме.
Сам дом остался таким, каким он был в моем детстве. Разве только краску обновляли. Помню, когда был маленький, играл со стружками, пока отец обшивал наш дом.
Сейчас здесь живет сестра Раиса (она на пенсии), а дом на меня записан по наследству. Когда газ проводили, оставили русскую печь.
Здесь я душой отдыхаю. По воскресеньям, бывает, собираемся четыре сестры, два брата, дети — большая семья, что еще нужно для счастья? Пироги из печи такие, что аромат на всю деревню! Очень люб­лю домашние пироги — горячие, с жару. Здесь же баня, русская, деревенская, настоящая. И, конечно, живность — куры, индюки.
— Индюк — довольно непривычная для Чувашии птица. Сложно ухаживать?
— Да, птица нежная. Технология содержания и кормления непростая, поэтому молодняк, в особенности цыплята, требует к себе постоянного внимания: надо поддерживать соответствующую температуру, кормление проводить строго по времени. Но зато мясо диетическое. Без холестерина. Плюс у индюшки выход мяса — 75 процентов, я вам скажу. Петух вырастает до 15 кг в убойном весе.
— Вы помните самое яркое впечатление своего детства?
— Это когда к нам в школу Андриян Николаев приезжал. Время было другое, дети тогда не владели таким объемом информации, как сейчас, было меньше поводов для мечтаний. Мы постоянно в хоккей играли, я бегал на лыжах. Футбольная площадка наша была вытоптана в любое время года, так что там даже грязи-то не было. Мне это нравилось.
Помню, как на День Победы мы стояли с деревянными автоматами, открывали памятник, это была для нас такая честь — эти автоматы. И первые выстрелы из настоящего автомата — это ж такой праздник для мальчишек! А рядом ветераны, убеленные сединой. Возникал ни с чем несравнимый патриотический дух. Воспитание такое — очень ответственное. Это незабываемо.
— А трудности были?
— Не помню. Сложности — да, бывает, но самое главное в этой ситуации — не лить слезы, работать, терпеть, и все получится!
Отец ушел в мир иной, когда мне было 12 лет. Поэтому приходилось делать многое. Представьте себе: для того чтобы поехать на учебу, мне надо было пройти 10 км до остановки с сумкой продуктов, сесть в автобус, набитый битком. В городе нам, деревенским, без прописки талоны не полагались. На колбасу по цене 2 рубля 14 копеек только смотрели, и все так жили. Коммунизм только на складах “Химпрома” был.
Председатель правительства Владимир Путин на праздновании Дня работника сельского хозяйства не случайно сказал: “Да, в советские времена всего больше производилось, но в магазинах был дефицит товара. Теперь производим меньше, а магазины ломятся”.
Помните, когда все изменилось, сказали, что мы в рыночной экономике, ничего не надо считать, все будет само собой. Ничего подобного! Весь мир считал, считает и будет считать. И мы должны все планировать, просчитывать, прогнозировать. Иначе без хлеба можем остаться.
— Считается, что сельское хозяйство в принципе не может существовать в рыночных условиях без государственной поддержки.
— В сельском хозяйстве нельзя все мерить только день­гами. Банки должны обслуживать кредиторов-заемщиков на селе. Именно обслуживать. Если мы начнем все измерять только деньгами, то начнется глобализация, производители в погоне за прибылью и низкой себестоимостью начнут терять качество. Это мы уже начинаем наблюдать.
Но все натуральное, все деревенское должно выращиваться, конечно, с использованием современных технологий, но в меру. Должен быть разумный баланс использования высоких технологий в аграрном секторе. Важно разработать и выдержать стандарты и регламенты продукции. Продуктов с содержанием, не соответствующим регламенту, не должно быть у потребителя.
Не зря Президент России заявил: пока мы не сможем сами разрабатывать техниче­ские регламенты, будем пользоваться регламентами Евросоюза. Здесь все должно быть очень жестко. Впрочем, сами европейцы, приезжая к нам и пробуя колбасу, которая пахнет мясом, очень удивляются, что такое может быть. И в Америке, и в Европе фермеры испытывают одинаковые проб­лемы. Мало кто готов продолжать их дело. Молодежь понимает, что это — адский труд. Сельское хозяйство, оно везде сельское хозяйство. Но при этом стоит помнить, что европейский фермер получает субсидий примерно в 30 раз больше, чем российский.
— Если это адский труд, почему вы стали председателем колхоза уже в 25 лет?
— Получилось это необычно. Была горбачевская демократия, по линии райкома партии была установка организовать выборы председателя колхоза на альтернативной основе. Ну вот меня и выбрали из трех претендентов… Я потом три дня на работу не ходил, не знал, что делать. Нашли, посадили в машину, привезли в правление. Стал работать.
— Вы уже тогда чувствовали себя лидером, способным вести за собой людей?
— Никогда об этом не думал. Просто делал свое дело, и люди мне доверяли. Народ знал моего отца — честного, справедливого, объективного. Я к тому времени уже поработал бригадиром, люди меня изучили. Вот и все.
— И как получалось работать председателем?
— Конечно, страна уже предчувствовала спад. 1987 год, февраль. Все уже было заметно и в сельском хозяйстве. Несмотря на все трудности, свои десять лет я сполна, с душой отработал.
Люди помнят, по крайней мере, и поголовье было, и мясо было. На 100 гектарах сельхоз­угодий мы производили 120-125 центнеров мяса, 500-600 центнеров молока.
В 1991 году началась демократия. Вот тогда началось! Реорганизация сельского хозяйства, раздача сельхозземель, полное сокращение дотаций и субсидий. Мы тогда, помню, с председателем Крестьянского союза Аркадием Павловичем Айдаком стали защищать права сельчан, газета у нас стала выходить. Мы тоже “революционерами” стали. Потом Айдак говорит, что устал, вот молодой есть — Игнатьев. А ставили перед государством вопросы в жесткой форме. О том, почему фермы закрываются, люди остаются без работы, но всегда в конструктивном ключе, конечно. Появилась Аграрная партия, мне предложили должность заместителя министра. Началась другая карьера.
— А если сейчас появится вдруг второй такой Игнатьев, который будет жестко ставить вопросы перед президентом?
— Я всем так и говорю: создавайте свои союзы, сообщества, ассоциации, защищайте интересы. Не хотят. Или не могут. Но я верю, что найдутся молодые, инициативные, неравнодушные к развитию аграрного сектора.

Журнал “Агроинновации”.
  • 1.jpg
  • 2.jpg
  • 3.jpg
  • 4.jpg

Комментарии

Изображение пользователя Вепрь.

."В городе нам, деревенским, без прописки талоны не полагались. На колбасу по цене 2 рубля 14 копеек только смотрели, и все так жили. Коммунизм только на складах “Химпрома” был. Председатель правительства Владимир Путин на праздновании Дня работника сельского хозяйства не случайно сказал: “Да, в советские времена всего больше производилось, но в магазинах был дефицит товара. Теперь производим меньше, а магазины ломятся”. "В 1991 году началась демократия." Хорошо написано, с душой, но вот эти фразы меня цепляют, особенно вторая...
Изображение пользователя Вепрь.

Нашёл, интересный для меня, вариант ответа , почему меня корябает фраза : "В 1991 году началась демократия." Автор Сергей Кургинян "Страна не хочет умирать" "...В чём социально-политическая суть последнего двадцатилетия? Какая макрогруппа осуществляет власть, как она строит свои отношения с обществом? Я имею в виду не политику в узком смысле слова, а то, что раньше называли расстановкой классовых сил. Проклятия в адрес либералов, ведущих общество на заклание, содержат в себе и историческую правду, и глубокое заблуждение. Суть этого заблуждения в том, что силы, и впрямь ведущие общество на заклание, не имеют никакого отношения к настоящему либерализму. Они антилиберальны по своей сути. Мы имеем дело с антисоветской тоталитарной сектой, отрицающей все принципы либерализма – объективные доказательства, безусловное уважение к большинству, к чужой позиции. В этой связи такую идеологию, скорее, следует называть либероидной. Тоталитарная антисоветская секта, одержимая этой идеологией, – она-то и ведёт общество на заклание. В ядре этой секты – ну, скажем, тысяча особо привилегированных либероидов. К ним примыкает сотня тысяч просто привилегированных либероидов. А ещё есть 900 тысяч непривилегированных, но очень упорных либероидов. Это меньшинство, которое не превышает миллиона человек, хочет властвовать над остальными – перепись ещё не прошла – ну, скажем так, 145 миллионами. Возникает два вопроса: о легитимности и о технологиях властвования. Начнём с легитимности. Меньшинство апеллирует к философии прогрессорства. Мол, историческую необходимость поначалу улавливают наиболее продвинутые, просвещённые, модернизированные. Они сначала – в меньшинстве. Коперник был в меньшинстве, и что? Потом-то все признали, что он прав. Но на самом-то деле данное меньшинство уже было однажды поддержано большинством! С этим "однажды" (оно же – горбачёвская перестройка, переходящая в ельцинский капиталистический "штурм унд дранг") как раз и связана потеря легитимности. Большинство говорит меньшинству: "Вы нам нечто обещали, мы вам поверили, вы эти обещания не выполнили. Вы нас обманули грубейшим образом. Мы вам больше не верим – подите вон!" А меньшинство отвечает: "Это вы подите вон!" Большинство спрашивает: "А почему это мы должны пойти вон, если вы нас обманули, и у нас демократия?" Меньшинство отвечает: "Потому что мы у власти. И мы её не отдадим. Вольно ж вам было нам верить!" Тогда большинство недоумённо спрашивает: "А при чём тут демократия?" Меньшинство отвечает: "Вот это и называется "демократия". Когда мы вами рулим и называем вас лохами, упырями, охлосом". Как говорится, всё это было бы очень смешно, если бы не было так грустно. Обычно, между прочим, власть меньшинства над большинством называется не демократией, а автократией. Автократия, теряя легитимность, так или иначе связанную с поддержкой большинства, начинает опираться на репрессивный аппарат ("на штыки"). Но наше меньшинство репрессивного аппарата боится не меньше, чем народа. Оно уже как минимум дважды хваталось за этот аппарат с неприятными для себя последствиями. Как же тогда оно собирается властвовать над большинством? Ликвидируя это большинство – вот как. Населяя общественное сознание разного рода "тараканами" (социокультурными вирусами), растлевая большинство, спекулируя на его самых низменных чувствах, препятствуя любым формам его самоорганизации, разговаривая с большинством на языке апартеида, способствуя всем формам деградации этого самого большинства, заигрывая с маргиналами, люмпенами. Мало ли ещё способов, если ты готов ради власти над объектом уничтожать этот объект. В такой ситуации очень важно, чтобы большинство могло осознать себя в качестве большинства, сформировать свою позицию. Это называется точкой роста, точкой кристаллизации, точкой отсчёта, если хотите. ...Люди страшно разочарованы произошедшим за последние двадцать лет. Вообще-то что такое 20 лет? Прибавим 20 лет к 29-му году, в котором началась коллективизация, – получим 49-й. Сколько всего случилось за те 20 лет! А за последние 20 лет произошло что-то масштабное и позитивное? Говорят, люди не погибли. Но так называемый русский крест – это 23 млн. человек, которых недосчиталась страна из-за падения рождаемости и роста смертности. А есть ведь и другие жертвы. И при этом достижений нет вообще – никаких. Нам начинают кричать о полных прилавках или мобильных телефонах, что, конечно, трогательный аргумент. Но ведь есть люди за пределами Садового кольца, есть те, кого – по телевизору! – называют замкадышами, охлосом. Время доверия большинства к меньшинству кончилось.... И это очень важный социально-политический результат. ...В позднесоветские времена общество наше перестало быть традиционным. Оно уже не готово было защищать свои ценности так, как их защищают в традиционном обществе: мол, это для меня свято (сакрально), а если ты на это посягаешь, то "изыди, сатана". Для защиты ценностей в конце 80-х нужны были не сакральные советские мифологемы, а нечто совсем другое – то, что именуется дискурсом. Дискурс – совокупность рациональных обоснований и представлений, опирающихся на факты. Тем, кто разрушал страну, было важно, чтобы борьба шла между ними как обладателями дискурса и их противниками, которые могут апеллировать только к мифу. Тогда можно было сказать: "У вас – мифы, а у нас – факты. У нас, и только у нас!" При этом разрушители искажали факты, произвольным образом их интерпретировали, осуществляли тенденциозный монтаж, скрещивали "по-мичурински" факты с мифами. По сути, это было поведением оккупационной армии, использующей против чужого, враждебного ей народа методы агрессивной, шоковой пропаганды. В конце 80-х годов невозможно было противопоставить разрушительному псевдодискурсу полноценный созидательный дискурс. Этому мешала власть, осуществляющая перестройку. И, как ни странно, – предшествующая традиция, которую перестройщики демонтировали. В советское время, например, нельзя было сказать, что по Мюнхенскому сговору Польша вместе с Венгрией входила на территорию Чехословакии. Это означало сеять раздор между странами – участницами Варшавского договора. Нам тогда не позволили дать отпор разрушителям по принципу "дискурс на дискурс". И все 20 лет подобный формат диспута был на телевидении в принципе невозможен. А сейчас он оказался возможен. Причём впервые – в программе "Суд времени". Когда в очередной раз стал воспроизводиться антисоветский дискурс, то ему был противопоставлен не миф, а дискурс. За 20 лет многое изменилось! Кроме учёных – носителей традиционного советского взгляда на историографию – появились и молодые историки, оперирующие фактами, доказательствами, цифрами. Как только мы начали давать такой отпор, то противоположная сторона срочно стала уходить либо в сферу мифа, либо в сферу постмодернизма, то есть произвольных построений. Самый яркий пример, когда в передаче о Петре I некий философ, доктор наук, начал вещать, что, "как известно, Пётр разрушил российский военный флот". Тут поднимается наш эксперт, имеющий инженерное образование, доктор исторических наук, всю жизнь занимающийся кораблями Петра Великого, и приводит конкретные цифры построенного, сообщает тактико-технические характеристики... Модерн против постмодерна, наука против фэнтези. Методологически было очень важно дать такой бой. Именно такой!" Подробнее http://www.kurginyan.ru/publ.shtml?cmd=art&theme=10&auth=&id=2290