Если бы не война...

Участница Великой Отечественной Войны Раиса Антоновна Золотова

На фронте.

В мае бывшего фронтового врача Раису Золотову ожидают сразу две знаменательные даты. Та, что будет отмечать вся страна, — 65-летие Великой Победы и собственный юбилей — 90-й день рождения. Преклонный возраст лишь посеребрил голову ветерана, но не склонил, не сломил недугами. Раиса Антоновна встретила журналистов с распростертыми объятиями, сама накрыла стол, сама потчевала чаем. Она рассказывала о Великой Отечественной и чувствовалось — несмотря на пережитое, не покинули ее ни сила духа, ни жизнелюбие.
— Раиса Антоновна, как для вас началась война?
— Училась в Казанском медицинском институте на лечебном факультете. Студентам уже объявили — все пойдут на фронт. В 1942 году сдала госэкзамены, получила диплом, звание старшего лейтенанта и отправилась в Москву, как предписывали, в минометно-артиллерийский полк старшим врачом.
Полка еще не существовало, предстояло сформировать. Командир приказал обследовать всех прибывающих людей: “От вас зависит боеспособность подразделения, дайте мне здоровых”. Семибратские Кустики называлось местечко под Москвой, где мы стояли. Потом погрузили санитарное оборудование на трехтонки и в путь, преследовать отступающего немца.
Следовали вместе с пехотой в западном направлении. Освобождали Брянск, Смоленск.  Бои сильные шли. Во время артнаступления затыкали уши ватой — так громыхало! Тут же пулеметный огонь, крики пехотинцев “За Родину! За Сталина!”. Снаряды от орудий летят, и бомбежка идет с самолета — нету передыха. Бились не на жизнь, а на смерть.
В задачу медиков входило собирать раненых. Бывало, что вытаскивали и с поля боя. На тебе и санитарная сумка, и противогазная, тут и оружие, еще и раненого тащишь на себе.
— Как вам это удавалось, вы же маленькая такая?
— На шинель кладешь, тянешь. Или на носилки. Работали вместе с фельд­шером, ее Асей звали. Однажды в поисках раненых отправились туда, где обстрел был. “Ты, — говорю, — иди направо, проверяй все кусты, а я налево”. В тот момент как раз бомбежка началась, прямое попадание — она погибла. А я метрах в двухстах от нее была и осталась жива. Вот судьба-то...
— Кто-то, кому помощь оказывали, запомнился?
— Помню парнишку — у него рука горела. Он кидал бутылку с зажигательной смесью, состав попал на руку, пришлось оказывать помощь. Или вот. Подъехала машина пехоты с ранеными, залезла, проверила — у одного еще и вывих, тут же вправила, перевязала и отправила дальше. Оказывали только первую помощь, потому что передовая, бой. Со всех сторон взрывы, крики.
Однажды прибыли на поляну, где незадолго до этого прошел рукопашный бой, а она вся в трупах. И наши солдаты лежали, и немецкие. Я начала ходить, проверять, может, кто живой. Около одного офицера, смотрю, документы разбросаны. Оказалось, из Казани, почти земляки, какой-то артист. Написала его жене, где он погиб.
 А как-то заехали в одну деревню, прибегает фельдшер из пехотного полка: “Товарищ врач, у нас человек 40 отравились угарным газом, помогите нам”. Выяснилось, солдаты нашли пустой дом, обрадовались, заняли, печку натопили, развесили портянки сушить и спать легли. Угорели. Пришли в избу с Линой (после гибели Аси этого фельд­шера дали, из Алма-Аты она была), все окна-двери открыли, давай искусственное дыхание делать. Спасли всех. Много разных случаев было.
— Вот какая получилась практика...
— На передовой около двух лет служила. И ни разу в избе не отдыхала.
— Где же спали?
— Пока санитарной машины не было, санитары (стариков присылали) нарубят еловых веток, сделают шалаш, на носилки кладем спальные мешки и спим там. Волосы длинные были, мыть надо, выйдешь из шалаша, растопленным снегом польют тебе на голову, а там уже сосульки на прядях. Но пищу готовили повара специальные. Я отвечала и за питание, составляла меню.
— Чем кормили?
— В основном кашами, конечно, и супами. Давали нам еще американские консервы. Очень вкусные. Ой, даже сейчас во рту стоит этот привкус. Сколько ни едим теперь, таких душистых нет. Сухой паек выдавали, когда в движении и развернуть кухню некогда. А чтобы авитаминоза не было, в кипяток клали хвою.
— Была вероятность погибнуть?
— На каждом шагу. Уже изучили: слышишь свист снаряда слева, ищешь дерево, с правой стороны надо спрятаться. Не всегда же роешь окопы, тогда деревья помогали.
Близ Орла страшные бои были. Мы с Линой шли по дороге. Слышим, кричат: помогите, помогите — солдаты пехоты попали на минное поле и подорвались там. А мы не знаем, как к ним пройти. Позвали одного: давай показывай. Пока перевязывали, вытаскивали, отстали от своего штаба. “Лина, — говорю, — давай поспешим”. Побежали к пригорку, и, откуда ни возьмись, пулемет с самолета начал строчить. Прямо по нам. Мы в сторону, и он туда. Слышим, впереди кричат: “Ой, девочки, бегите сюда, прыгайте к нам”. Оказалось, часть солдат заняла вырытую немцами траншею, те отступали — оставили, и мы с Линой туда успели прыгнуть. Самолет покружился-покружился и улетел. Окоп оказался глубоким, двухмет­ровые мужчины стояли — не видно (немцы берегли себя, у нас рыли полтора метра и то не всегда), и когда я прыгнула, то почувствовала хруст в спине, боль. Не обратила на это внимания — жива осталась, и ладно. Но уже после войны на реке провалилась под лед и потом в мокрой шубе шла семь километров, вот тут травмированный позвоночник дал о себе знать, долго потом лечилась.
— Полк тогда догнали?
— Догнали. Только вскоре он был разбит. Попали в полуокружение, подались назад, надо бы окопы рыть, но весна — все разлилось. Самолеты пошли на нас тучей, штук 70 насчитали. Спрятаться негде, кругом вода. Кто за кочкой укрылся, кто за деревом. Когда бомбежка затихла, начали обходить местность с остатками своих санинструкторов. Кто в живых остался, собрали — человек 50 из всего полка. Солдат распределили по другим частям, а меня направили в резерв. Запрос пришел на хирурга в эвакогоспиталь.
— Но вы ведь не хирург.
— На передовой поневоле хирургом станешь. Каких только ран не было: то штыковые, то голова побита, то рука сломана. То надо шину наложить, то перевязать, то зашить. Даже малые операции приходилось делать. Меня направили в город Ржев в прифронтовой госпиталь. Назначили начальником второго хирургического отделения. Раненых привозили эшелонами.
— Так много было?
— Очень много. Поступали в любое время суток. Давали часа два-три поспать, и снова к ним.
— Как же без отдыха?
— Старались держаться, конечно. Но там уже легче было работать. Таких боев нет, снаряды не летают. Бомбили, конечно. Однажды только погрузили раненых, чтобы отправить в тыл, и сигнал воздушной тревоги. Весь эшелон разбомбили. Вагоны разбиты, раненые кричат. Обратно их к себе, лечить как по первому разу.
— Приходилось испытывать страх?
— Не знаю почему, но страха не было. Тогда какой-то боевой дух был у людей. Матросов не зря амбразуру заслонил своим телом. Никто не боялся ничего. Паники не было.
— А что было?
— Чувство такое… Усталости иногда, разочарования, переживания от потери людей.
— Плакали?
— Не без слез, конечно.  Ведь теряли ставших близкими  людей. Аси не стало — как не плакать? У нас были меховые телогрейки, только обрывки меха и... куски мяса, ничего больше от нее после взрыва бомбы не осталось. Рыдала у воронки…
— Не встречали такого, что солдаты сами себя травмировали, чтобы отправили подальше от фронта?
— Один случай был. Вызывает командир части: явиться срочно.  У него адъютант стрелял в правую руку на близком расстоянии, порох весь остался вокруг раны, гарь видно. Заключение дала — членовредительство. Тут же его арестовали, увели.
— Как дальше ваша судьба складывалась?
— Война кончилась, вернулась домой в Аликовский район. Разруха была в деревне: голод, холод, эпидемия сыпного тифа. Назначили меня главным врачом санэпидстанции. Организовала бригаду, объезжали деревни, проводили дезинфекцию, выводили вшей. Для сыпно-тифозных даже не хватало места в больнице, тогда открыли стационар в школе. Из Москвы главный санитарный врач приезжал на помощь.
Потом вышла замуж. Родились две дочери. В 1962 году переехали с семьей в Новочебоксарск. В Яндашеве фельдшерский пункт существовал, но из приезжих врачей я была в городе первой. Штатного расписания еще не было, поэтому устроилась в медслужбу третьей колонии, три года там проработала.
Позже назначили меня дерматовенерологом и отправили на учебу в институт усовершенствования врачей. Приехав, получила задание: найти здание для кожвендиспансера. А в деревне Иваново стояли бараки, решили переоборудовать один. И началась стройка. Привела объект в порядок, под­учила лаборантов, приобрела медоборудование. Мне тогда помог первый директор химкомбината Кузнецов, спасибо ему. Вскоре награду дали — медаль “За доблестный труд”.
— В диспансере вы работали до пенсии?
— Перед тем как уйти на заслуженный отдых, пошла в собес, спросила, сколько пенсия будет. Посчитали — 75 рублей! Столько трудиться и уйти на 75 рублей? Списалась с Министерством здравоохранения СССР, попросила перевести меня на Север. В Печоре дали квартиру, там проработала три года и вышла на пенсию уже на 120 руб­лей, тогда это максимальная была. Вернувшись с Севера, трудилась в профилактории электроаппаратного завода, затем в профилактории производственного объединения имени Чапаева. Работала до 70 лет.
— Никто из дочерей не пошел по вашим стопам?
— Нет, старшая стала инженером-химиком, трудилась на “Химпроме” на вредном производстве. Младшая любила музыку, окончила музыкальное училище имени Павлова, работала музыкальным руководителем в детском саду. У них свои семьи, и у меня сейчас четыре внука, три правнука.
— Как жизнь прожита?
— С трудностями, с переживаниями, с препятствиями. Но нормально.
— Если бы не война…
— Ой, я росла среди цветущих садов, отец — садовод-пчеловод, жили хорошо. Когда окончила 10 классов, он очень хотел выдать меня замуж. У меня и кавалер был. А я тайком уехала в Казань. Меня потеряли: пока не поступила в институт, вообще не сообщала о себе. Мой жених тоже по­ехал учиться в Орджоникидзе на военного комиссара. Выучился, направили его на Украину в город Перемышль. И в первый же день войны убили. Мы, пока учились, все время переписывались, я должна была, как институт окончу, поехать к нему. Если бы не война, за него, за военного комиссара, вышла бы замуж... Жизнь война перепутала.
— Поделитесь секретом долгожительства.
— Очень простой. Я оптимистка. Когда люди плачут, я пою, страдают, я говорю: ну-ка, давай какую-нибудь музыку, пляшу. Еще когда студенткой была, в кружок ходила, училась танцевать, пела в чувашском хоре при радио­узле в Казани.
Донором была. Работала с первого же курса, сначала санитаркой, потом дежурной медсестрой в клинике имени Лебского в вечернее время, и так до окончания института. Унывать нельзя было мне, только трудиться, трудиться и трудиться. И до сих пор не унываю.