Фифочки ничто, Машенька — всё

 145 лет назад 17 января в Москве в большой семье фабрикантов Алексеевых родился мальчик, который через пару десятков лет станет известен как талантливый актер, режиссер, а еще позднее — как теоретик и создатель современного театра. Рассказ о Константине Сергеевиче Станиславском.

 Алексеевы были потомственными промышленниками, специалистами по изготовлению канители, из которой ткалась парча. К театру имела отношение лишь бабушка Константина, извест­ная в свое время парижская актриса Мари Варлей, приехавшая в Петербург на гастроли и вышедшая здесь замуж за купца Яковлева. От этого брака родилась мать будущего театрального реформатора. Будучи принципиальными домоседами, родители Константина организовали в одном из залов домашний театр. Мальчик на всю жизнь запомнил свой сценический дебют, когда в возрасте трех лет исполнил роль Зимы. Малыш не понимал, почему он должен всего лишь изображать разжигание костра, если можно сунуть деревяшку в огонь свечи. Испытывая неловкость от бессмысленного бездействия на сцене, Костя, как только раскрылся занавес, сунул палку с ватой в огонь и затеял настоящий пожар. В этом огне и родился рыцарь искусства, для которого борьба с фальшью станет навязчивой победной идеей. В судьбе Станиславского немалую роль сыграл двоюродный брат — купец первой гильдии Николай Алексеев. Благодаря ему Костя получил место казначея в музыкальном обществе и даже организовал, проявляя свою режиссерскую фантазию, церемонию коронации Александра III. Император отметил старания юноши и пригласил его на званый ужин. Здесь он и познакомился с балериной Иогансон. Вскоре Константин напишет своему гимназическому другу: “Эта фифочка в один миг похитила кончик моего сердца”. Но их роман окончился, не успев начаться. Утешать влюбленного стала горничная — Авдотья Копылова, ласкала его по-женски, со всей нежностью. Мать знала обо всем, но противиться не стала. Через некоторое время Дунечка родит сына. Его запишут как Владимир Сергеевич Сергеев. (Семья его не отвергла. Он получил прекрасное образование и стал профессором истории.) Родители Станиславского задумали все-таки женить сына, но старания оказались напрасными: сын каждый день крутил романы с актрисами. Уже к 1888 году Константин Сергеевич полновластно управляет фабрикой, ведет счета. Родные думают, что с театром покончено. “Алексееву там не место”, — утверждает Константин. И вскоре на сцену выходит тот же человек, с гибким и мягким голосом, но уже под псевдонимом Станиславский. В феврале того же года в жизни молодого актера появляется актриса любительского театра Маша Лилина, выступающая на сцене также под псевдонимом. Настоящая фамилия Марии — Перевощикова. Она внучка московского профессора, дочь почтенного нотариуса, окончившая Екатерининский институт благородных девиц с большой золотой медалью, однако решившая посвятить себя театру. С Константином Маша играла в одной пьесе под названием “Коварство и любовь”. Станислав­ский вспоминал впоследствии: “Оказывается, мы были влюблены друг в друга и не знали этого. Но нам сказали об этом из публики. Мы слишком естественно целовались, и наш секрет открылся со сцены”. Ну а после блистательного выступления Станиславского и Лилиной в спектакле “Укрощение строптивой” знающим людям стало понятно: страсти на сцене разыгрываются самые настоящие! В 1889 году Станиславский венчается с Лилиной в церкви, находящейся на территории усадьбы Алексеевых. Молодые сыграли скромную свадьбу и отправились в свадебное путешествие по традиционному в то время маршруту: Германия, Франция, Вена; отели, музеи, театры, прогулки... В марте 1890 года в семье родилась дочь Ксения, но вскоре она заболела пневмонией и 1 мая умерла. В июле следующего года родилась еще одна дочь, которую назвали Кирой, в 1894-м — сын Игорь. (Сын был болен туберкулезом, и его часто лечили за границей, его судьба неизвестна. Дочь вышла замуж за художника Романа Фалька, после смерти родителей руководила домом-музеем Станиславского.) Константин Сергеевич очень дорожил семейным очагом и был верен Марии Петровне. На других женщин смотрел настороженно: “В этом отношении я эгоист. Еще увлечешься, бросишь жену, детей”. Фифочки стали для него ничем, жена — всем. Даже Айседора Дункан не поколебала его отношения к семье. В 1905 году известная танцовщица приехала на гастроли в Россию, впервые увидела златоглавую Москву, Третьяковку. Была околдована Московским художественным театром, теми реформами, которые пытался привнести в театральное искусство Станиславский. А потом увидела и его самого — высокого, седого, усатого, породистого мужчину. Каким-то образом ей удалось заманить Станиславского к себе в номер. Угостив его шампанским, не стала долго тянуть с объяснениями и заявила: “Я хочу иметь от вас ребенка. Прямо здесь и немедленно!” Константин Сергеевич не потерял присутствия духа: “Это интересно! Но ребенок для меня — очень ответственный шаг. И я хотел бы узнать, под какой юрисдикцией будет находиться наше будущее дитя”. “Естественно, он все время будет со мной!” — воскликнула Айседора. “В таком случае меня это категорически не устраивает”, — заявил Станиславский и откланялся. Но Айседора была не из тех женщин, кто сдается при первой же неудаче. Через два года, в 1907‑м, она привезла в Россию новую танцевальную программу. В один из вечеров отправилась в МХТ. Посмотрев спектакль, Дункан прошла за кулисы и сказала, что сегодня вечером хочет танцевать для Станиславского обнаженной. На что Константин Сергеевич сказал: “Наверное, это очень интересно. Я непременно приду! — и добавил: — Вместе с супругой Машенькой!” На репетициях Станиславский особой деликатностью не отличался. Доставалось и блиставшей на сцене Московского художественного театра жене, которую режиссер упрямо называл не Лилина, а Перевощикова: “Подождите, Перевощикова, на место. Не верю, Перевощикова, наигрыш. Перевощикова, вы фантазируете...” После октябрьского переворота театр едва не закрылся. Спектакли бесплатные, билеты не продаются, а распределяются, пресса хулиганская. “Пришлось начать с самого начала, — писал Станиславский. — Учить первобытного в отношении искусства зрителя сидеть тихо, не разговаривать, садиться вовремя, не курить, не грызть орехов, снимать шляпы, не приносить закусок и не есть их в зрительном зале”. В одночасье семья с многомиллионным доходом оказалась ни с чем и на улице. Требовалось расширить гаражи Совнаркома, но мешал особняк Станиславского. Ленин, узнав по телефону о возникшей проблеме, молчал всего минуту. Потом категорически заявил: “Снести вокруг все лишние дома к чертовой матери”. Так и поступили. Зато у Сталина, частого посетителя Москов­ского художественного театра (с 1919 года — академического), Станиславский пользовался неслыханной поддержкой, особым покровительством. МХАТ с благословения вождя народа превращают в СССР в главный. Он оказывается вне критики, его основатели канонизированы, актеры обласканы, “система Станиславского” обязательна для всех, как Уголовный кодекс. Рассказывают, что однажды после спектакля во МХАТе Сталин (со своей свитой) подошел к Станиславскому и обронил: “Что-то скучно у вас в театре...” Станиславский побледнел, а свита начала обсуждать недостатки спектакля. “...во время антракта”, — продолжил Сталин. Свита тотчас же стала восхищаться постановкой. Реформатор театра осознает, что его детище изнасиловано и убито, что души его актеров переломаны, а сам он заложник ситуации. Остается одно — тихо работать, стараться поменьше испачкаться и умереть достойно. В 1933 году Станиславскому исполнилось 70 лет. Подводя итоги жизни, он писал: “Долго жил, много видел, имел семью, детей. Искал славы, нашел, видел почести, состарился, скоро умирать”. Его не стало через пять лет. Еще через пять, во время Великой Отечественной войны, умерла его жена, народная артистка РСФСР Мария Лилина.