Юрий Шмидт: “Мои дела меня находят сами”

Юрий Маркович Шмидт — известный в стране адвокат, живет и работает в Санкт-Петербурге. В 1960 году окончил юридический факультет Ленинградского университета и сразу же был принят в городскую коллегию адвокатов по специализации “ведение уголовных дел”.
Юрий Шмидт, как правило, защищал деловых людей. И часто добивался оправдательных приговоров. А широкому кругу лиц, причем не только в России, он стал известен по нашумевшему “делу Никитина” — его вел с 1996 года. Капитана I ранга запаса Александра Никитина обвиняли в шпионаже — за сотрудничество с зарубежной экологической организацией. После 10 месяцев заключения в тюрьме адвокату Шмидту удалось добиться его освобождения из-под стражи. Затем в 1999 году судом он был оправдан.
Юрий Шмидт выпустил несколько книг, регулярно выступает в прессе с публикациями по вопросам прав человека. Среди множества его наград есть высшая юридическая. Это премия России “Фемида” и титул “Адвокат года”. Он также обладатель адвокатской награды, так называемого “Оскара”, — золотой медали им. Федора Плевако, знаменитого русского адвоката.
Ю.Шмидт частый гость клуба региональной журналистики “Из первых уст”(Москва). На этот раз для встречи был особый повод — журналисты поздравляли его с 70‑летием.  И вот какой состоялся разговор.

— Вам, Юрий Маркович, не дашь семьдесят.
— Рад слышать. В молодости я был очень худым, ходить не умел, только бегал. Выглядел крайне несолидно, производил впечатление мальчишки, который проходит практику, но никак не адвоката. Это мешало в работе.
Когда исполнялось 25 лет, коллеги подарили искусственную бороду. Сказали: “Ты носи ее, будешь солидней выглядеть”. А мой шеф, однажды увидев, как я мчусь с портфелем в руках (времени вполне хватало, просто по привычке только в ста метрах от городского суда переходил с бега на шаг), сказал: “Бегать только на стадионе. Иначе ты никогда не станешь солидным и заслуживающим доверия клиентов человеком”.
Несколько лет считался самым молодым адвокатом не только в коллегии, но и в Ленинграде, чем очень гордился. Сейчас вхожу в число ветеранов.
— Есть разница между адвокатами сегодняшними и советских времен?
— По профессиональному уровню и моральным каче­ствам нынешние защитники уступают коллегам тех лет в значительной степени. В то время, когда мы были париями в юридической профессии, чувствовали плечо друг друга, проявляли больший интерес к делам других. Среди нас были настоящие авторитеты. Между прочим, в прессе наша профессия, как правило, не упоминалась. Лишь иногда проскальзывало, что, дескать, защищал шпиона Пеньковского или летчика Пауэрса адвокат Имярек, и все.
— Как складывалась ваша карьера?
— Я был из семьи лишенцев. Отец сидел. Его арестовали в 1937-м, в год моего рождения. Впервые с ним познакомился, когда мне исполнилось 20 лет. Он чудом остался жив. Впрочем, и мы с мамой тоже: пережили войну, блокаду Ленинграда.
Моя профессиональная карьера развивалась достаточно успешно, поскольку работу эту я очень любил. И, конечно, люблю. Правда, нужно было проходить по острию ножа и не позволять себе перейти ту грань, за которой ты с этой профессией мог распрощаться. Но все-таки это была оппозиция.
Помню, у Синявского в одном рассказе описан разговор подследственного со следователем: “Почему вы со мной так обращаетесь? Я еще не осужденный, а только обвиняемый”. Следователь подозвал его к окну, выходящему на Лубянскую площадь, показал на улицу и сказал: “Ты видишь, там ходят люди. Вот они обвиняемые. А ты уже осужденный”. Собственно, так оно и было в советское время.
Конечно, очень скоро круг моего общения вне профессии стал “диссидентским”. Этому способствовало появление отца и его друзей, тоже чудом выживших в лагерях. Меня на пушечный выстрел не допускали к “диссидентским” делам. Ко мне несколько раз обращались весьма известные люди, например, родственники Натана Щеранского, когда его посадили в тюрьму, известного правозащитника Сергея Ковалева, о чем он пишет в одной из книг. Когда я попытался вступить в процесс по делу Ковалева, позвонил следователю в генеральском звании, который вел это дело, он мне сказал: “Юрий Маркович, вы только помните, что по существующему положению ордер на ведение дела в Комитете государ­ственной безопасности на стадии следствия должен быть подписан лично председателем коллегии адвокатов”.
Спустя много лет выяснилось, что в каждом конкретном случае фамилии адвокатов согласовывались. И уже существовала такая практика, когда председатель коллегии знал, что этому адвокату ордер выдать можно, а тому нельзя.
И вот наступило новое время, Андрей Дмитриевич Сахаров передал мне через Галину Васильевну Старовойтову просьбу принять защиту лидера армян Нагорного Карабаха. В перестройку страна кипела, надежды наши воспарили к самым небесам. Я защищал разных людей, делал это в полной мере от души, а не формально, помня фразу: “Это они обвиняемые, а ты уже осужденный”. Всегда знал, кого бы я ни защищал, в каком бы преступлении его ни обвиняли, он все равно беспомощен перед молохом, который перемалывает кости, не думая, прав или виноват. Если уж так не повезло и оказался в этом круговороте, ты дей­ствительно можешь считать себя осужденным даже до того, как тебя арестовали.
Однажды в одной компании сказал, что отныне я буду вести дела либо политические, либо имеющие общественное значение. Кстати, они действительно стали сами меня находить. Причем совершенно не важно, были петербургские, московские, грузинские, таджикские или узбекские. Поэтому фраза “мои дела меня находят сами” стала моим девизом. Так случилось и с делом Александра Никитина. Впрочем, если бы оно не нашло меня, я бы очень удивился. Происходило-то  в Петербурге. Сам Бог велел, чтобы обратились именно ко мне.
— А с делом Ходорковского как происходило?
— Однажды, в ноябре 2003 года, сидя в гостях у своего друга Алексея Симонова, я увидел очередной репортаж о только что арестованном Михаиле Борисовиче Ходорковском. Чокнувшись с Алексеем Кирилловичем, предложил ему тост номер два. Судя по всему, не все знают, что это за тост.
Дело в том, что в диссидентское время мы часто собирались в наших, вошедших в историю, кухнях. Часто кого-то недосчитывались. Вчера еще был человек с нами, а сегодня он оказался в тюрьме. И было время, когда мы поднимали бокал персонально за арестованных людей. Потом их стало так много, что какой бы повод для собрания мы ни находили — день рождения, Новый год, свадьба, изменяя всем традициям (например, на день рождения первый тост поднимают за новорожденного, а потом за его маму), мы придумали тост номер два — “За тех, кто не с нами. За тех, кому плохо”.
И вот произнесли тост номер два. И, показав на экран, я говорю Симонову: “Это мой клиент”. Алексей Кириллович по­смотрел на меня довольно дикими глазами: “Не может быть! Ты когда-нибудь защищал таких богатых людей? Да ты в корпоративном праве ничего не понимаешь”.
Однако я стал одним из адвокатов Ходорковского, хотя человек я абсолютно далекий от бизнеса, лишенный предпринимательской жилки.  Никогда в своей жизни ничего не купил дешево и не продал дорого. Это отнюдь не означает, что я не уважаю людей, которые умеют делать деньги. У некоторых это получается не так легко, у других по-настоящему талантливо. Считаю, что дар финансиста, предпринимателя, управленца, менеджера тоже от Бога, как любой другой талант.
— Сейчас обсуждается вопрос о предоставлении бесплатных государственных квартир судьям. Это ход в сторону от независимости суда, подчинение его интересам государ­ства? Ваша точка зрения?
—   Честно говоря, такого законопроекта не видел. Насколько я знаю,  в законе о статусе судей говорится, что судьи подлежат внеочередному обеспечению жилой площадью за государственный счет. Это одна из тех льгот, которая, с моей точки зрения, вполне оправдана. Я не вижу в этом ничего плохого.
Сталкивался не только с советскими, российскими судьями, но и с западными, читал их решения, выступал в административном суде Лондона в каче­стве свидетеля по одному из дел об экстрадиции, но не Закаева и не Березовского. И видел, как проходят эти процессы, как обращаются с участниками процесса. Считаю, что судьи должны иметь такого рода преференции. Ничего страшного в этом нет.
— Глубоко ли поражена коррупцией российская система правосудия?
— В какой-то период у меня было ощущение, что мы дошли до такой степени коррупции, что дальше некуда. Оказывается, есть куда. Людям, которые имеют уже столько, что хватит на шесть поколений их потомков, нужно еще. Вообще-то, говорить на эту тему у меня не хватает образов, метафор.
— Юрий Маркович, у вас есть ученики?
— Учеников у меня нет. Есть адвокатская консультация Юрия Шмидта, молодые коллеги, парт­неры. Назвать их мальчиками и девочками я не могу. Всем за 30, одному — за 40 лет. Хочу назвать Бориса Грустого и Леонида Сайкина. Еще услышите эти имена — талантливые ребята, добросовест­ные и честные.
Галина МИРОНОВА.