Иосиф Дмитриев:Я открыт всему миру

Режиссер театра юного зрителя им. Михаила Сеспеля Иосиф Дмитриев. Фото из архива ТЮЗа им. М.Сеспеля.

 Сегодня заслуженный деятель культуры Республики Казах­стан, лауреат премии им. М.Сеспеля режиссер Чувашского государ­ственного театра юного зрителя им. М.Сеспеля Иосиф Александрович Дмитриев нарасхват. Во-первых, совсем недавно отметил 65-летний юбилей, во-вторых, ставит в ТЮЗе новый спектакль, удостоенный гранта Главы республики, а в-третьих, он просто интересный человек и собеседник.
Уроженец деревни Юськасы Цивильского района, Иосиф Александрович окончил актерское отделение Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии и Московский государственный институт театрального искусства им. А.В.Луначарского. В его творческом багаже по­становки таких спектаклей, как “Кӗре кӗрсен” (“Осенний сад”) Л.Хелман, “Пӗчӗк хула камичӗсем” (“Провинциальные анекдоты”) А.Вампилова, “Ялта” Ф.Павлова, “Хӗрӗме калам — кинӗм илт” Н.Терентьева, “Чайка” и “Вишневый сад” А.Чехова, “Хан Кине” М.Ауэзова. Среди по­следних работ в театре юного зрителя — “Кирек ăçта та пӗр хӗвел” (“Андеграунд”) А.Пртта, “Суя пурнăç” (“Лгунья”) М.Мэйо, М.Эннекена, “Ромео и Джульетта” У.Шекспира, “Уйăх çинчен ӳкнӗскер” (“Упавшая с Луны”) Л.Свенссона.

— Иосиф Александрович, где вы начинали театральную карьеру и какой спектакль поставили первым?

— До театральной была кинокарьера, которая завершилась одним фильмом, по­ставленным В.Савельевым, “Сеспель”. Это была идеологическая картина, многие сцены из которой изъяли, в результате перед зрителем предстал чистый революционер Сеспель, а это нечто другое, чем поэт. Но при всем том сохранился дух Сеспеля, наверное, потому что он был во мне.
Потом в Чувашском драматическом театре мне дали одну ма-а-аленькую роль в конце спектакля с минимумом слов, затем армия и отъезд в Москву в институт театрального искусства.
Свой первый спектакль по­ставил в Чувашском драмтеатре, учась на третьем курсе, — перевел с английского на чувашский “Осенний сад” Лилиан Хелман. Выдал все, что знал и умел, даже пантомиму включил. Еще тогда мне пришла в голову идея работать с актерами через игры — взрослые, молодежные, детские. А потом этим занялся в НИИ на научной основе.
Для своей дипломной работы взял “Провинциальные анекдоты” Вампилова. Спектакль получился очень хороший, с небывалой сценографией Владимира Михайловича Мазанова. В общем, защитился я за три минуты. Но кто-то узрел в спектакле антисоветчину, и он очень быстро был снят с репертуара.
Я бы никогда не состоялся как режиссер, если бы не курс под руковод­ством Юрия Завадского в ГИТИСе, на котором были необыкновенные духовное един­ство и свобода. Юрий Александрович дворянского происхождения, ему в голову не могло прийти кого-то задавить, исправить. Студенты жили своей жизнью под крылышком двух мастеров — его и Сергея Александровича Бенкендорфа, совершенно нормально развивались, каждый в свою сторону. Все уже имели высшее образование и страха, как в подростковом возрасте, не испытывали, а значит, отстаивали свою позицию.
Благодаря этому курсу я открылся всему миру, познал себя. Тот дух меня поддерживает до сих пор. С благодарностью вспоминаю и курс Аркадия Кацмана на кафедре Георгия Товстоногова в ЛГИТМиК.
— О вас пишут: поэт, публицист, переводчик, драматург, театральный режиссер, актер, музыкальный критик, преподаватель, этнотеатровед... Это не расточительство — заниматься всем сразу?
— А я всем сразу и не занимался. Актером был весьма короткое время, режиссером — всегда, этнотеатроведом — семь лет. Этнотеатроведение, кстати, область науки, еще не распаханная, особенно чувашское. После моего ухода из научно-исследовательского института языка и литературы (ныне — гуманитарный институт) оно не имело продолжения в исследованиях. Поэзией занимался больше всего, когда работал в НИИ. Статьи писал для газеты “Хыпар”. Драматург? Это не совсем правда, потому что пьесу — сказку чувашскую, волшебную — я написал совсем недавно. Она станет частью проекта “Караван белых птиц”, поддержанного грантом Главы республики.
— Когда зрители увидят по­становку?
— Выпуск спектакля под названием “Ама кайăк ҫулӗпе” (“Дорогой Перво­птицы”) планируется в ноябре. Это мифологический сюжет на основе чувашских религиозных представлений. Думаю, будет достойная по­становка, тем более сказка эта для учащихся 5-9 классов, для людей, которые что-то хотят понять, когда встречаются с чужой культурой или со своей, но забытой.
— В 90-е годы вы надолго уехали из Чувашии в Казахстан. Для чего?
— Уезжал за деньгами, чтобы жить, чтобы курить, а не собирать окурки. Получали тогда 8 миллионов рублей, их хватало ровно на кофе и сигареты. Это не я виноват, не я устроил такую жизнь.
Лет 15 работал в Русском драматическом театре города Кокшетау. Поставил там по нескольку раз “Чайку” и “Вишневый сад” Чехова, пьесу Мухтара Ауэзова “Хан Кине” о трагедии казахского хана, стремившегося объединить три рода в одно целое. Спектакль получил звание лауреата международного театрального фестиваля в Алма-Ате.
Я очень доволен, что побывал в Казахстане — прекрасной стране с прекрасными людьми, с замечательным будущим. В этом году  меня пригласили туда преподавать, но я уже обучаю студентов института культуры в Чебоксарах. К тому же еще и спектакль нужно выпускать на выигранный грант.
— Вы много ставили Чехова. Это личный выбор или веление времени?
— Нельзя сказать, что веление времени, тем более что под ним часто подразумеваются изменения в политике. Это прежде всего веление души, то, что я хочу донести до зрительного зала. Чехов в первую очередь обращал внимание на человека. Мы не машины, которые едят и работают, не роботы, мы — люди.
Но это же скучно — обращать внимание на другого, потому что мы знаем, что у него такие же беды, он такой же голодный. Про душу забыли, даже заглянуть в нее не хотим. Мы не говорим о душе, потому что эта тема больная, не тронутая, целина для провинциальной жизни.
Городской зритель сегодня не знает, где добро, где зло, просто “выключил” эти понятия из своей жизни. А когда все общество “выключает” — становится очень удобно жить и без души, без различения добра и зла. Мы не хотим страдать, любим комфортную жизнь растений. Поливают — хорошо.
— В современной драматургии есть пьесы, на которые ваша душа отзывается?

— Думаю, да. В ТЮЗе в прошлом сезоне я поставил пьесу А.Пртта “Кирек ăçта та пӗр хӗвел” (“Андеграунд”), которую высоко оценила московский театральный критик Анастасия Арефьева, написав: “Совершенно европей­ский по форме и совершенно не европейский по содержанию”.

Думаю, Николай Сидоров очень интересный драматург, поднимающий проблемы, близкие народу. Но почему-то его пьесы у нас не идут. Хорошие произведения были у Николая Терентьева.
Есть пьеса “Укăлчакасси” — уникальная, написанная в 1929 году Петровым-Юманом и отражающая борьбу эсеров и большевиков. Ее брали к постановке, но времена изменились. А пьеса со­временная, хорошо написанная. Говорят: нынче она не интересна, а мне кажется, очень даже интересна.
Я не верю, что зритель толпами побежит за духовной пищей, зато с удовольствием на шоу, представление, цирк.
— У людей столько проблем, хотят на время забыть о них.
— Но они погибнут, если исключат из жизни духовную составляющую, сгниют. Это закон. Да, людям сегодня хорошо. Но вышли после шоу — ничем не обогатились. А театр, если он что-то духовное несет, поможет решить хоть какую-то проблему — в семье, в отношениях с детьми. Помню, в Кокшетау после одного нашего спектакля с одним студентом случилась истерика — задели за живое. Полчаса успокаивали.
Жизнь заставляет задуматься о том, что материальное можно потерять. А человек еще жив. За что ему зацепиться? И тогда духовная составляющая может ему помочь. Хоть какое-то успокоение находят те, кто обращается к религии, к Богу.
— Режиссерская профессия предполагает конкуренцию, борьбу за зрителя?
— Если бы я работал в шоу-бизнесе, сказал бы: да, конкуренция существует, надо держать ухо востро. А в театре? Ваш вопрос для настоящего режиссера драматического театра звучит приблизительно так: “Читал ли Чехов Тол­стого?” Да, читал, и Горький тоже. Но ни Чехов, ни Горький, как Толстой, не пишут. И в режиссуре, если это свое видение, свой мир, то же самое.
Целый период был в Совет­ском Союзе, когда со­временные пьесы ставились сначала в Москве и Ленин­граде, а потом переносились в провинцию. Если поставили в Москве “Интервенцию” Нилина, то по всей стране идет скопированная “Интервенция”. Режиссер не имеет права так делать. Если даже украдет мизансцену, то должен осознавать, что украл, и знать, почему это сделал: или сам не решил, или считает, что найденная другим режиссером наи­более точно раскрывает суть данной сцены.
Как-то мой педагог Аркадий Кац­ман захотел по­ставить “А зори здесь тихие”. Но спектакль уже шел у Юрия Любимова. Кацман по­смотрел его и был поражен по­становкой. Настолько она совершенная по всем параметрам, что он сказал: “Ребята, мы не осилим. Любое другое решение будет хуже”.
— Когда в общем-то небольших Чебоксарах в разных театрах ставят одну и ту же пьесу, это говорит о нехватке драматургиче­ского материала?
— Поставить одну и ту же пьесу во всех театрах города было бы очень даже интересно. В первую очередь зрителю. Но общество театром серьезно интересоваться не готово. Мы не можем по­ставить “Укăлчакасси” Петрова-Юмана, потому что и современный театр не всегда готов заниматься историко-культурологическими, идеологическими проблемами. Конечно, можно плюнуть на все, закрыться. Но плеваться не стоит, потому что тогда ты плюешь на себя.