“Сжав зубы, шли в атаку”

Обжигает совесть одно воспоминание. Заглянув в военную книжку отца, я обнаружила, что воевал он в общей сложности три раза примерно по месяцу. Смутилась. Где же он был остальное время?
Это сейчас я узнала про подсчеты писателя Симонова: средняя продолжительность жизни лейтенанта на той войне — девять дней. Это сейчас, внимательно перечитав военные записи отца, поняла: чудо, что он сумел продержаться больше месяца в той “мясорубке” под Юхновом. Каждую ночь он выводил роту в бой под массированный прицельный огонь противника, имея на всех пару винтовок дореволюционного образца. Обратно возвращалось несколько человек. И всю оставшуюся жизнь он думал, что смерть этих людей, может, и на его совести. Ведь он был молоденьким 20-летним лейтенантом, и ему не хватало опыта. Но что он мог сделать в тех условиях?

Я искала место последнего боя по описанию отца, за рекой вдоль железнодорожного полотна: “Едва преодолев реку,  мы развернулись в цепь, вылили из сапог воду, надели шинели и двинулись вперед, сначала не встречая серьезного сопротивления, но постепенно оно возрастало, и довольно скоро нас крепко прижали к земле огнем. Продвигались вперед перебежками — стало трудно поднимать солдат навстречу пулеметному огню. Внезапность ночной атаки была утрачена. Немцы располагали осветительными ракетами, а мы наступали по ровному, как стол, полю...
Когда стало ясно, что атака выдохлась, комбат позвонил на КП полка, доложил обстановку и просил разрешения отвести батальон за реку, но получил отказ. Его отчитали, мол, другие батальоны наступают, а ты хочешь отступать? Сжав зубы, мы поднялись еще раз в атаку. Шквал огня в ответ, и нас забросали гранатами. Солдаты не выдержали, побежали, но мне удалось быстро остановить свою роту и залечь.
Надо иметь в виду, что это происходило темной, безлунной сентябрьской ночью. Я мог видеть солдат, находящихся только вблизи, а в 30-40 метрах силуэт человека уже терялся, если не светила ракета. Осветительные ракеты врага имеют одно пакостное свойство: если сгорают недалеко, то освещают хорошо, но, когда потухнут, темная ночь становится еще темнее.
...Держа темноту на прицеле, я раздумывал, как же быть дальше, когда ко мне подбежал комбат и спросил, как дела. Я предложил отойти за реку: мы зря гробим людей. Скоро рассветет, и тогда нас за час расстреляют всех, как бескрылых куропаток.
...Получив приказ прикрыть отход батальона, я решил, что продержусь полчаса, затем отведу людей к реке. Но вдруг прекратил огонь мой правофланговый пулемет. Прождав пару минут, я встревожился и бросился к пулемету,  без которого, понимал, нас сомнут за пять минут. Для себя решил: либо исправлю пулемет, если он забарахлил, либо, если не найду солдата, умеющего стрелять,  сам лягу за пулемет и, прикрывая своим огнем, дам возможность остальным отойти назад, оторваться от немцев. О том, что пулемет мог быть разбит или кончились патроны, я как-то думать не хотел.
После первой перебежки вскочил и уже заканчивал вторую, когда увидел вспышку взрыва недалеко от меня справа и ощутил острую, тяжелую боль в груди... Потерял сознание и, как оказалось, надолго.
Следующее, что отложилось в сознании, — лежал лицом вниз, подо мной мой автомат, а вокруг ясный солнечный день. Другой “кадр”: меня волокут под руки два солдата-немца, молодые, тощие парни; у меня кружится голова, одолевает тошнота, плохо держат ноги. Автомата нет, запасных дисков, пистолета и гранаты, лежавшей в правом кармане, тоже.
...Меня повели вдоль траншеи, и как мало я встретил там солдат! Может, отдыхали где-то в тылу, но и боевых ячеек было очень мало. Видимо, я стал приходить в себя, потому что подумал: если бы мы разведали их силы и расположение, разгромили бы их ночью за полчаса. Стали одолевать мысли: что же случилось с ротой, с батальоном? Погибла вся рота или кто-то сумел отойти за реку? На эти вопросы я не имею ответа до сих пор...”
Они погибли все в том ночном бою, все три батальона 4-й стрелковой дивизии, получившей название Бежицкой. Погибли многие из других соединений, воевавших под этим городом. Мой отец попал в плен, но, пережив ужасы четырех концлагерей, остался жив и сумел бежать из плена в самом конце войны.
Это был только один эпизод из всех боев, происшедших за четыре года на огромной территории нашей страны. Позже, в новом составе,
4-я стрелковая полегла под Гомелем, потом, опять в новом составе, под Ковелем и в Польше. Разве можно забыть об этом?
Когда-то знаменитый полководец, генералиссимус Суворов сказал: “Война не может считаться законченной, пока не похоронен последний солдат, погибший на этой войне”. Останки тысяч неизвестных воинов до сей поры лежат в земле, за эти 60 лет мы не нашли возможности их похоронить... 
Ирина ПИНЧУК.