Ближе к концу декабря 2010-го с дочерью Риммой мы снова отправились в Египет. Вырваться было как-то особенно тяжело, все не складывалось. А тут еще эти акулы… Они взялись с аппетитом поедать туристов, и такое их поведение немного действовало на нервы.
Как видно, зубастые хищницы нервировали не только меня, потому что цены вдруг скакнули вниз, и это обстоятельство было воспринято нами как добрый знак. Понемногу раскачавшись, я выворотила себя из привычной засасывающей действительности и отправилась в иную.
И вот мы у моря, которое я не видела ровно год. Опять мелководье Набка и все те же невообразимые цвета от глубокого фиолетового до прозрачной бирюзы. В свой самый первый приезд свежим взглядом я сразу увидела — это жесткое море, живое, первобытное и сильное. Скажем так: дикие джунгли, а совсем не парк культуры и отдыха.
Но тысячи и тысячи людей ежедневно залезают в его воды, обламывают кораллы, подкармливают рыб совсем не рыбной пищей, оставляют в нем кроме чужеродной энергии еще и сотни декалитров мочи. У каждого, кто помнит, какой невообразимо чистой была эта вода, тоскливо сожмется сердце, как при виде печальных симптомов неизлечимой болезни на любимом лице. Море нервничает, оно не хочет умирать и превращаться в безопасное для людей, но безжизненное и сдавшееся, как, к примеру, наше бедное Черное. Наверное поэтому акулы вдруг оскалились.
Да, некоторая тревога витала в воздухе, но унывать мы, конечно, не собирались. Нарезав спелый благоухающий плод манго за неимением другой посуды прямо в чисто вымытую пепельницу и уютно расположившись на балкончике, принялись наслаждаться жизнью, которая, в сущности, была прекрасна! Короткий зимний день шел к концу, быстро смеркалось. И в какой- то момент выяснилось, что дверь плотно защелкнулась изнутри и выйти с балкона мы не можем.
Меж тем стало темно, и всегда-то малолюдная территория отеля как будто совсем вымерла. Сиротливо вглядываясь в густые сумерки со своего третьего этажа, я просто не представляла, что делать. Но делать что-то было необходимо. И я принялась подавать сигналы бедствия. Сначала просто размахивала над головой снежно-белым полотенцем. Потом к размахиванию присовокупились вопли: “Эге-гей!” и “Помогите!” Никакой реакции. В конце концов, отбросив к чертям приличия и опасения за престиж России, я схватила стул и принялась долбить им по перилам, сопровождая все это криками. Соседи снизу были в номере и выскочили узнать, что за шум. Они оказались русскими. Соотечественники пообещали позвонить на reception. Но радость была преждевременной — там отказывались понимать по-русски. Оставалось только вернуться к испытанному методу побивания стулом металлических перил и размахиванию полотенцем.
И это опять сработало! Высокий представительный иностранец был привлечен нашим необычным поведением. “Please, can you help us? (Пожалуйста, не могли бы вы помочь нам?)” — истерично заверещала я с балкона. “What’s your room number? (Какой номер у вашей комнаты?)” — спокойно поинтересовался он, и мы были спасены буквально через несколько минут. А наши сердобольные соседи снизу еще некоторое время возмущались, какие же эти арабы совсем неотесанные — ни фига не понимают по-русски!
***
За что я люблю поездки за границу, так это как раз за возможность говорить по-английски.
Суровый акцент и довольно убогий словарный запас, конечно же, не могут удержать меня по эту сторону языкового барьера. Ведь даже такие скромные познания не раз выручали нашу экспедицию. Именно в этом отеле, а точнее в ресторане, персонал почему-то стремился запутать русских туристов. Названия блюд указывались на трех языках. Так вот по-русски любое мясное блюдо называлось колбаса. Тушеная говядина, котлетки, даже фаршированный перец — все это именовалось колбасой. А когда пару раз давали утку, подпись гласила “резаный дак”. По-английски это было “cut duck” (нарезанная утка). Слава богу, наших так просто не собьешь, мы умеем отличить мясо от колбасы, а птицу от какого-то резаного дака.
При каждом отеле есть лавочки со всякой белибердой, и мы, разумеется, разговорились с продавцом в одной из них. Он оказался совсем не арабом, а нубийцем из Асуана. Некоторое время мы обучались игре на африканском барабане, обтянутом верблюжьей кожей. У меня выходило нечто бодренькое в духе пионерских линеек, а Римма у нас больше специализируется по клавишным. Но когда барабан оказался в руках у нового знакомца, хотелось встряхнуть головой, чтобы отогнать иллюзию нахождения в саванне, среди африканского племени, у каких-нибудь там ритуальных костров. Да, играл он здорово! Вдохновленный нашим одобрением, самодеятельный артист, аккомпанируя себе и пританцовывая, запел.
— О чем эта песня? — поинтересовалась я, когда он закончил. Парень замялся:
— Я немножко плохо говорить на ваш язык.
— Давай по-английски, — великодушно разрешила я, тем более охотно, что вся предыдущая беседа шла именно на языке международного общения.
— Нет, я хочу говорить по-рюськи, — неожиданно заупрямился он и начал перевод. — One man, он sing song to девушка (один человек поет песню). Он просить про his heart (свое сердце) лубофь!
— Все понятно! — поспешила я прервать его лингвистические мучения.
Каждому, кто бывал в Египте, знакома проблема навязчивых торговцев. Однажды какой-то продавец, усердно заговаривая зубы русско-арабской дружбой, пытался препроводить нас в лавочку: “Просто посмотреть на мой магазин! — и, видя созревающее на моем лице недовольство, испуганно заверещал: — Не приставать! Не надо приставать!”
Неожиданный ход принес успех, и сто первый магнит на холодильник был куплен именно у него. Между нами говоря, шопинг в Египте никакой. Кальян, масла, пряности, сувениры — вот и все. Около лавочки с пряностями и чаем замечаем рекламный плакатик на русском языке: “Чай для какашка — помогает от запоров”. Полезная информация, лечись — не хочу.
Нынче я не плавала на глубину, опасаясь акул, и даже пару раз — о ужас! — загорала на лежаке у хлорированного бассейна. Но все-таки по большей части мы торчали на берегу. И в отеле, и на море, естественно, было полно наших.
На море из отеля нас возил автобус, в котором не всегда хватало сидячих мест. Заставлять гостей стоять целых десять минут негостеприимно и возмутительно, и российские туристы решились на демонстрацию протеста. Я обеими руками за гражданскую активность в отстаивании своих прав, но почему бы не начать это дома, в стране с ее безудержно растущими тарифами на ЖКХ и прочими “прелестями”?
К сожалению, самого бунта, назначенного на 18.00 у бассейна, мы не видели, зато могли любоваться его результатами. Итоги были следующими — все осталось по-прежнему. Только водитель перестал делать две вещи: понимать по-русски и разрешать ездить стоя. Теперь революционно настроенные соотечественники могли прочувствовать, что лучше: десять минут ехать стоя или полчаса ожидать следующего рейса, или те же полчаса идти до отеля пешком под мягким зимним солнцем среди цветущих кустарников и пальм.
Впрочем, к нам с Риммой водила питал благосклонность, что выражалось в неизменном разрешении войти даже в уже заполненный автобус. Возможно, это объясняется тем, что я не забывала утром поздороваться, а на выходе из транспорта поблагодарить. Вежливость — великое дело! Стоит дешево, ценится дорого. Но, как выяснилось, у моей же собственной дочери с этим проблемы. Сама я в детстве и ранней молодости была очень застенчивой. Ребенок пошел в мать. Вот подходим мы, например, к бару.
— Две колы, — лепечет подросток.
Бармен расценивает такое обращение как недостаточно учтивое. Покрутив в руках бутылку, ставит ее на место и отходит поболтать с приятелями. Минуты через три он возвращается и милостиво наливает напиток.
— Спасибо! — конспиративно шелестит дочь одними губами, отвернувшись при этом от собеседника.
— Скажи “спасибо”! — на правах старшего делает он замечание и тоном, каким говорят о давно наболевшем, спрашивает у меня:
— И почему русские никогда не говорят “спасибо”?
Ну уж не то чтобы прямо никогда, это он загнул, конечно… Немножко не дотягиваем пока до европейцев, но это временно, правда же?
А нам между тем пора уезжать. В последний вечер, гуляя по городу, мы набрели на антикварную лавочку.
По-египетски безалаберно там были навалены старинные монеты, книги и вещи, владельцев которых давно уже нет в живых. Несовременные разноплеменные лица смотрели с пожелтевших фотографий. Громоздкие телефонные аппараты, патефоны, старый советский фотоаппарат и выщербленная опасная бритва с перламутровой ручкой — вещи были какими-то совсем живыми, красивыми и немножко печальными.
Да, все проходит, но если живешь так, как хочешь, сожаления не стучатся в сердце. Ведь цветок, танцующий на ветру, согретый солнцем и умытый дождем, не умеет грустить об опавших лепестках прошедших дней.
А ровно через месяц после нашего отъезда в Египте начались известные революционные события.
P.S. МИД России с 1 апреля снял ограничения на отдых на египетских курортах — Хургаде и Шарм-эль-Шейхе. Посещение Каира и других городов пока остается под запретом.
