Инна Смирнова: Смех зрителя — как хлеб, как воздух!

Инна Смирнова в образе. Фото из архива театра

Inna_Smirnova.JPG

Инна Смирнова — артистка высшей квалификационной категории Чувашского государственного экспериментального театра, более известного новочебоксарцам как мим-театр “Дождь”. Ее творческая деятельность началась задолго до создания данного культурного учреждения (в 1995 году).

Познакомилась с пантомимой и клоунадой она в 1986-м, когда впервые пришла в студию, открытую годом ранее Валерием Проворовым. Затем окончила курс по специальности “Актер­ское мастерство и режиссура”, имеет квалификацию руководителя студии пантомимы. За эти годы Инна сыграла десятки ролей, в каждую из которых вложила частичку своей души.
В августе этого года актриса была удостоена звания “Заслуженный артист Чувашской Республики” за профессиональный поиск и личный вклад в развитие культуры и театрального искусства Чувашии.
— Инна, расскажите, как вы пришли в театр пантомимы?
— Точнее будет сказать, не пришла, а попала, так как в театр меня привела подруга. Это было в студенческие годы. Тогда я училась на физико-математическом факультете  Чувашского педагогического университета.
Вообще, я всю жизнь любила и хотела танцевать. Мою же подругу, которую уговаривала записаться в танцевальный кружок вместе со мной, тянуло в театральный — в студию пантомимы, открытую в Чебоксарах Валерием Николаевичем Проворовым.
Ну так вот, с той подругой мы договорились, что в четверг идем вместе в театральный, а в субботу — в танцевальный. Пришли в студию пантомимы, да так я там и осталась. Правда, подруга в студии больше не появлялась, а я не дошла до кружка танцев.
— Каким запомнился тот день и что повлияло на решение остаться?
— Даже не знаю. Тогда, наверное, еще не до конца понимала всего происходящего, но почув­ствовала, что мое. В студии мы занимались до поздней ночи, и даже в мыслях не было спрашивать о том, когда закончится репетиция. Это было не в правилах. Начиналась она в шесть вечера и могла продлиться до полуночи, а иногда и дольше.
Ну и потом, студия пантомимы — это было новое слово в театральном искусстве нашей республики, настоящий феномен. Поэтому мне было прежде всего интересно. К тому же на первой репетиции у меня неплохо получалось выполнять поставленную худруком задачу.
Помню, Валерий Николаевич даже подошел ко мне и взял за руку. Я так испугалась, подумала: что же я такого натворила? Возможно, тогда что-то и разглядел во мне. Нас было человек 80, а позже он выбрал мим-группу, в которую я сразу вошла в образе, как мы ее называем, женщины-вамп. Это строгая, сердитая, волевая и власт­ная женщина, которая управляет всем и везде.
— Женщина-вамп — персонаж, которого нет в истории клоунады, — подключился к разговору Валерий Проворов. — Это наша находка, ноу-хау. На репетициях увидел, что Инна справляется и легко входит в этот образ. Затем доработали характер, и вот так появилась женщина-вамп. Каждый в жизни находит своего персонажа, вот и мы нашли его для Инны.
— То есть во всех спектаклях вы исполняете роль властной женщины?
— Если таковой персонаж требуется, то да. В клоунаде ведь образ переходит из спектакля в спектакль. То есть сам образ остается, но меняются ситуации. Эта женщина в одном спектакле может быть мамашей, в другом уборщицей... Их объединяет ощущение власти и то, что хозяйка ситуации именно она.
Образ женщины-вамп как закрепился, так и по сей день остается за мной. Однако, помимо этого, есть и другие, добрые персонажи. Так, например, в спектакле “Бабочка” играю романтичного клоуна с шариком. По итогам Международного “Смешного фестиваля”, проходившего в Санкт-Петербурге, за эту роль даже получила Гран-при. Собственно, сам спектакль также удостоен данной награды.
— Сценический образ и ваш внутренний, они схожи?
— Думаю, да. Я тоже достаточно волевой человек. Как физику-математику, для меня важно, чтобы все было логично и конкретно. Женщина-вамп властна, но в то же время она, наверное, и очень ответ­ственная. И это про меня. В принципе, на мой взгляд, в каждой женщине есть эта вамп, которая держит все в своих руках. Просто в одной ее меньше, в  другой больше.
Я понимаю и даже люблю свою героиню. С удовольствием надеваю костюм. У самой появляется ощущение некой власти. Кроме того, пытаюсь ее оправдать. Она же неспроста такая властная и волевая. Наверное, все это к ней пришло после череды каких-то трудных жизненных ситуаций.
— В вашем театре актеры в пантомиме практически безмолв­ны. Как удается передать зрителю то, что хочется сказать?
— Только за счет языка жестов, пластичных движений и мимики. Кстати, в пантомиме сложнее соврать. Молчание не допускает фальши. Невозможно не прожить тот или иной жест либо эмоцию. Если не сердишься, то ни рука, ни нога не поднимутся так, как надо, и никто не поймет, что ты хотел этим сказать. Жест должен родиться внутри: рассердился и только потом замахнулся.
Для пантомимы очень сложно ставить спектакль, потому они и не штампуются один за другим. Одно дело придумать, а другое — понять, как это показать на сцене и донести до публики.  
— Действительно, многие спектакли мим-театра можно назвать долгожителями. В чем секрет?
— Они открытые и честные, на общие темы и касаются тех проблем, с которыми мы сталкиваемся из года в год, из поколения в поколение. Бывает, приходят взрослые и говорят: “Когда-то мы смотрели этот спектакль, а теперь вот своего ребенка привели, чтобы и он его увидел”. Некоторые семейные пары делятся, что познакомились на одном из наших спектаклей и хотели бы снова его посмотреть. Это очень приятно.
— Не хотелось попробовать себя в другом жанре, в другом театре?
— Даже мыслей не было. Считаю, что я актриса, рожденная Валерием Проворовым, и нахожусь на своем месте. Мне нравится, чув­ствую, что мое. Это сродни своему ребенку. Это дело, в которое вложила себя и теперь получаю дивиденды в виде сыгранных ролей. Я не смогу жить без клоунады и пантомимы.
Помню, когда была в положении, мне было тяжело смотреть на то, как мои роли исполняет другая актриса. Нет, не было желания убедиться, что я лучше или хуже, просто нелегко видеть вместо себя кого-то другого. Мы ведь, актеры, эгоисты по отношению к своим ролям.
— А зритель помогает актеру на сцене?
— Конечно. Ты выходишь, а они уже смеются и радуются тебе. Дети в этом плане очень щедры на отдачу. Да и взрослые, кстати, тоже. Бывает, сидят на детских спектаклях огромные дядьки и что есть силы хохочут. Они нас особенно умиляют. Мужчины, на мой взгляд, даже более непосредственные, нежели женщины, которые могут спрятать свои эмоции, даже если смешно. А вот коль уж мужчина с крючка слетел, то он, словно ребенок, сидит с широко распахнутыми глазами и улыбкой до ушей.
Есть, конечно, дети, которые могут просидеть весь спектакль в телефоне и им ничего не нужно. Но мы стараемся привлечь их внимание, и, когда это удается, телефон отходит на второй план. У нас в следующем году будет новая постановка, которая как раз отражает сегодняшнюю реальность — зависимость детей от электроники. По сюжету, дети сидят во дворе, играют каждый в своем телефоне, но внезапно связь пропадает. Вот здесь они не знают, чем заняться, ведь играть друг с другом не умеют.
— Случалось так, что клоунада не вызывала смеха у публики?
— Было такое однажды, давно, правда. Мы тогда выступали то ли на съезде партийном, то ли на собрании работников. В общем, выступаем, а все сидят и ждут, по­смеется начальник или нет. Нет реакции из зала, и начинаешь себя чувствовать идиотом. Появляется ощущение растерянности, и мысли такие: “Наверное, я что-то делаю не так! Почему они не смеются?” Для нас ведь смех зрителя — как хлеб, как воздух!
Хотя надо отметить, что клоунада — это не значит, что должно быть только смешно. На наших спектаклях, бывает, и плачут.
Правда, сегодня клоунов стали сравнивать с дураками. Даже немножечко обидно. Причина, думаю, в том, что слишком много аниматоров развелось. Но аниматор и клоун — это разные вещи. Клоун в театре, он совершенно другой: с эмоциями, сопереживанием, драматургией, конфликтами и их разрешением.
— Театральная жизнь накладывает отпечаток на жизнь вне театра?
— Конечно, это сказывается, но в то же время профессия помогает на какие-то ситуации смотреть с юмором. Легкость, незагруженность бытом очень помогают. Более того, в отношении воспитания детей становишься более лояльным, открытым. Мы, родители, часто “навешиваем” на детей комплексы, додумываем за них, и они становятся зажатыми. Мой сын (сейчас ему 19 лет. — Прим. авт.) вырос свободным и раскрепощенным. Хотя иногда задумываюсь о том, что была слишком строга с ним.
— Кроме актерского вы получили педагогическое образование. Не жалеете, что не пошли преподавать?
— Жалею, что стала забывать математику, потому что мне очень нравилось решать задачи. У меня был трехлетний опыт работы в школе — вела уроки у старше­классников, которые воспринимали меня не столько как учителя, сколько как друга. По окончании вуза по распределению меня должны были отправить в районную школу, но так как я занималась в студии пантомимы, оставили в Чебоксарах.
Мне нравилось быть учителем, но и театр я очень любила. В школе не чувствовала, скажем так, отдачи. Но она сразу и не приходит, а лишь спустя годы слышишь благодарности от учеников, их родителей. А в театре мгновенная реакция. Но дело не только в этом. Мое решение шло изнутри — я хотела остаться в театре. О решении не жалею. Бывает, что задумываюсь о том, как бы сложилась моя жизнь, если бы не ушла из школы.
Однако знаю точно, что выбери я педагогическую деятельность, сожалела бы о том, что не по­шла в театр.

Зритель об актрисе

“Инна легко перевоплощается из амбициозного и жесткого Босса мафии в мягкого и пушистого зайца. Ей под силу сыграть и бабушку, и внучку, и строгую маму. Она с огромным желанием пробует себя в новом амплуа. Энергия бьет из актрисы ключом. Глядя на ее игру, понимаешь, что, наверное, лучше нее эти роли никто не сыграет. Есть у Инны своя особая изюминка — талант привлечь внимание как детской, так и взрослой зрительской аудитории”, — так отзывается об актрисе поэтесса Елена Светлая, в прошлом партнер по сцене.