Парад в честь 70-й годовщины Победы в Великой Отечественной войне, который пройдет 9 мая на Красной площади в Москве, станет самым масштабным за последние годы. В нем примут участие бронетехника, самолеты и вертолеты. Торжественным маршем по площади пройдут 14 тысяч военнослужащих.
Приглашение на юбилейный парад получили и участники войны. Чувашию представит житель Новочебоксарска, участник Курской битвы, танкист Иван Торин. Сегодня Иван Тимофеевич — гость нашей рубрики.
— Где вы родились? Кто ваши родители?
— Отец госслужащий, мать колхозница. Родился 25 августа 1925 года в деревне Мижули Мариинско-Посадского района (тогда Октябрьского).
— Призвали в армию в 18 лет?
— Чуть раньше, в 17. К тому времени окончил семилетку в Первом Чурашеве и пошел в среднюю школу в Эльбарусове. В нашей деревне школы не было, ходили в любую непогоду в соседнюю, за пять километров.
— Наверное, любили учиться?
— Да, любил школу, свой коллектив. Когда нас призвали, директор школы Трофим Яковлевич Яковлев собрал всех, годных к службе, а это было в октябре 1942-го, и сказал: “Ребята, в школу больше можете не ходить. Останетесь в живых, придете ко мне, и тогда я вам дам справку, что вы учились и были призваны в армию”. Из 26 парней, которые ушли на фронт, вернулись пятеро.
В конце ноября меня мобилизовали. Направили во 2-е Московское стрелковое училище, эвакуированное в Удмуртию. Там учился до 25 июня 1943 года. В этот день нас разбудили рано утром, погрузили в вагоны — и учащихся, и командиров. Училище закрылось. Я попал в третью гвардейскую танковую армию. Ранее она вышла из Сталинградской битвы сильно потрепанной.
На станции в Курской области нас распределили по участкам фронта. Уже 5 июля начались бои.
— Страшно было?
— Вначале нет. Мы были молоды и любознательны. Войну первый раз видели, смерти не встречали. Смелые были, храбрые. Помню, те, кто поопытней, все время говорили: “Сюда не лезьте, туда не идите”. Берегли нас по возможности. А еще мы были патриоты. Мы шли на войну защищать свою Родину.
Сражения были страшные. Ужас что творилось на Курской дуге! Танк на танк лезет, кругом стоят скрежет металлический, дым, гарь, снаряды так и летают.
Нас в экипаже трое: стрелок, командир, механик-водитель. На Курской дуге все же мы оставили одну машину, загорелись. Правда, все живы остались. Позже нам дали другой танк.
— В фильмах про войну пехота кричит: “За Сталина!”, “За Родину!” — и бросается в атаку. А как танкистам поднимали боевой дух?
— Хорошая тогда фраза ходила: “Кто, если не мы?” И вставали все как один, шли добровольцами на войну, на амбразуру бросались, потому так были воспитаны. Бывало, в тяжелые моменты часто я школу вспоминал и своих друзей. Из тех, с кем учился , встретился только со Светом Салтановым в Удмуртии.
Получил увольнительную. Иду по парку, слышу за спиной: “Ваня!” Оборачиваюсь, а там Свет Семенович. Погуляли мы с ним по городу, угостились лепешкой из лебеды, которую на рынке купили. Горькая она была, невкусная, все равно мы ее ели, потому что ничего другого не было.
После войны со Светом Семеновичем снова встретились. Он работал директором деревообработки Чебоксарской ГЭС. Я как-то своих снабженцев отправил за досками на ГЭС, нам всего-то 3 куба надо было. Вернулись те с пустыми руками. Говорят, Свет Семенович отказал. Удивился я. Быстренько оделся, сел в машину и на берег. Прихожу, смотрю, действительно, Свет Семенович! Обнялись. Ну, конечно, посидели, поговорили от души. Он тут же и просьбу мою выполнил, выделил нам доски. И с тех пор мы уже не расставались, дружили до самой его смерти.
— После Курской битвы куда?
— Около Брянска мы разбили немцев. Там тяжело ранило моего командира, не выжил. Образованных людей было мало, на Курской дуге полегли многие. Мне говорят, никого нет, давай, командуй танком ты. Пришлось принимать командование.
Потом было наступление на Днепр. Ох, интересно наступали. День и ночь гнали немцев с бешеной скоростью. Если немцы начинали сопротивляться, мы их обходили и двигали дальше. Они, бедняжки, бросали все свое тяжелое вооружение и давай драпать.
Вышли к Днепру. В бой не вступали. Получили приказ замаскироваться — закопаться. Впереди река. Ни моста, ни переправы. Вот в тот раз я вылез из танка, чтобы помыться в Днепре. Ступил в воду, а там каски! Они были везде: и на воде, и под водой. Было их так много, что я ужаснулся. Неужели столько людей погибло?! А каски были и немецкие, и русские. Оказалось, немцы, удирая, побросали их, а уж потом и наши каски оставили, потому что они тяжелые, около 5 килограммов весили, с ними тяжело плыть.
С того берега всю ночь наши кричали: “Помогите огнем!”, — а немцы: “Гитлер капут!” Мы шли к командованию, мол, давайте поможем, вон у нас сколько орудий. А нам в ответ — нет, себя не раскрывать, ждать команды.
— Потом переправились?
— Да, саперы подвели понтоны, быстро соединили, и через двое суток мы переправились. Но бомбили с неба тогда страшно. Потом было освобождение Киева. Там меня ранило. Сейчас смотрю телевизор, новости про Киев, сижу, плачу.
Тогда в Киеве мы пошли в наступление, в парке в кустах не заметил противотанковое орудие. Оно выстрелило, танк загорелся. Мы выбрались наружу, бросились по сторонам. У немцев было правило: танкистов в плен не брать.
— Почему?
— Злились они сильно на нас. И боялись. Мы бежали втроем. Меня зацепило разрывной пулей в руку. Я это понял, потому что вдруг автомат обвис с руки. Помню, что бежал к своим. Очнулся, когда меня через Днепр переправили. Везет меня старичок на телеге. Трясет очень, и я прошу: “Езжай потише”. “Очнулся, — сказал он. — Живой?” Большой кусок вареного мяса мне дал. Какое оно было вкусное! Я такого ни до, ни после не ел. Видимо, проголодался, крови много потерял. А потом опять впал в забытье.
Очнулся снова в сарае, кругом раненые. Все тело нестерпимо болит. Попросил у сестры лекарства, а она: “Нет ничего”. Завернула мне алатырскую махорку и велела покурить. И я закурил впервые в жизни. После нескольких затяжек забылся снова.
— Вас на войне фотографировали?
— Нет. Не успели. Разве можно фотографироваться, когда вокруг пули летают? Нельзя, невозможно. В августе 1944 года вернулся домой. Родители обрадовались, что вернулся живой. Взял справку в школе и пошел в Марпосадский лесотехнический техникум.
— Там с Андрияном Николаевым не встречались?
— Учились вместе! Он на лесозаготовительном, а я на лесохозяйственном. Он после семилетки пришел в техникум, в лаптях. Спокойный, говорил мало, этакий увалень, прозвище ему дали “Медведь”. Он жил в общежитии вместе с братом. Наши комнаты отапливались одной голландкой, картошку по очереди готовили. А потом, когда он полетел в космос, приехал в Чувашию, мы его встречали. Мне он сказал: держись подле меня.
Вместе с председателем колхоза Зайцевым ездил в Звездный городок: я по дружбе, а Зайцев просить. Потом я и сам не раз пользовался его помощью. Двери в министерствах открывались быстрее, если Андриян звонил и сообщал о наших проблемах.
— Иван Тимофеевич, где встретили будущую жену?
— В техникуме учились вместе. Она была из Горьковской области. Нас, военных, тогда все знали, но жених я был, думаю, незавидный. Все мое тело было изрезано скальпелем, в теле все еще оставались осколки. Раны плохо заживали, кровоточили. Я на танцы сходил всего два раза. Когда окончил техникум, получил путевку в Марийскую АССР, отец с матерью сказали: “Тебе, Ваня, надо жениться, один ты не выживешь”.
Моя будущая жена Людмила мне нравилась. Сразу понял, что именно с ней мне будет хорошо. Подошел и спросил: “Пойдешь за меня?” Она помолчала и ответила: “За тебя пойду”. Повез ее знакомить с родителями, она им понравилась. Благословили.
Свадьбу не играли, колец друг другу не дарили. Она с чемоданом, я с чемоданом. Так и приехали в 1946-м в лесхоз. Там выделили комнату. Потом родился сын, дали квартиру. Я стал работать лесничим. Вместе прожили 64 года. Жена умерла пять лет назад. Мне повезло такую милую женщину найти. Она мне Богом дана была.
— Когда вернулись на родину?
— В 1960-м услышал о том, что начинают строить химкомбинат, попросился на родину. Партийный обком препятствий чинить не стал. Правда, райком не хотел отпускать, мол, самим образованные люди нужны. Но я все же поехал. Прибыл в распоряжение обкома Чувашии к первому секретарю Вороновскому. А он мне: “Будешь строить химкомбинат в тресте № 4”. До меня организацией руководили 12 директоров.
Предприятие получил в ужасном состоянии. Надо было строить бетонный завод. Мой друг работал в Ивановском проектном институте строительной индустрии. Съездил к нему, получил от него проект “стотысячника” (завода производительностью 100 тысяч тонн бетона в сутки. — Прим. авт.). Но нам бы хватило и половинной мощности, поэтому проект подогнали под себя.
Пришлось осушить болото, нормальную землю под строительство нам не дали. Председатель горисполкома Григорий Бабакин сказал, хорошая земля хлеб родить должна, бери болото. Нарыли канавы, положили трубы, спустили воду. И появился на этом месте завод. Там я проработал до 1972 года. Трудился бы и дальше, но слег с инфарктом.
— Тяжело приходилось?
— Еще как. Каждый день кричали в обкоме, горкоме: “Давай Торин то, давай Торин се, да побыстрее...” Не стальной, в конце концов, не выдержало сердце. Дали мне первую группу инвалидности. Но мне всего 47 лет было тогда, я не хотел быть дармоедом. Пришел в горком, попросился на работу. Директор “Гидромонтажа” пригласил меня заместителем начальника.
— В Москву едете на несколько дней. Что хотите посмотреть?
— Еду на парад вместе с медсестрой, она же моя сноха. Сам был на Поклонной горе, но хочу показать и ей это знаменитое место. А еще запланировал посещение Алмазного фонда, Оружейной палаты и Третьяковской галереи.
— Предпочитаете планировать?
— Без плана ничего не делаю. Начинаю день с зарядки, после инфаркта делаю ее каждый день. Раньше по утрам бегал, купался в Волге до поздней осени. В моем графике есть посещение школы. У меня есть подшефный 5 “а” класс в 19-й школе, с ребятами встречаюсь часто, слежу за их учебой и поведением. Хочу, чтобы они выросли такими же, как мы, любили Родину и были готовы ее защищать.
Ну и дома есть дела. Все сам делаю.
