Писать начал с детства, лет эдак с одиннадцати. Прекрасно помогало в школе: вместо нудных сочинений “на заданную тему” выдавал несколько рифмованных куплетов — получал пятерки. Ну и “для себя”, конечно, тоже писал.
Первые стихи были напечатаны без моего ведома в куйбышевской газете “Волжская коммуна” (Куйбышев — теперешняя Самара). Кому-то из ее корреспондентов попалась одна из моих раздаренных тетрадок. Поставили перед фактом.
Считал поэзию даже не хобби, а просто развлечением. Да и сейчас считаю. Так что не хранил, не собирал, не проталкивал.
Здесь, в Новочебоксарске, когда было уже “за тридцать”, посоветовали обратиться в “Путь к коммунизму”. Напечатали. Не раз. Потом “Молодой коммунист” и так далее. Просто попытка ради попытки. Не отказывали.
Расхолодило — “по Марксу”. Перестал. Но связь с местными сопоэтами осталась. Иногда все же уговаривали печататься. За компанию, в альманахах.
Лет шесть назад попытался упорядочить “наследие” — закончилось плачевно. Загнанное в компьютер “сгорело” вместе с диском. Черновиков не осталось. Не скажу, что меня это слишком расстроило. Кое-что осталось в памяти. Но уже за 60, и теперь многое из написанного прежде кажется наивным и глупым, потому восстанавливать не стремлюсь. Да и после тоже кое-что писал. В основном прозу.
Родился в Москве в 1950 г. Достаточно поколесил по свету в детстве и молодости. Здесь живу постоянно с 1973 года.
Хотелось бы просто жить
Мне хотелось бы просто жить,
Чтобы счастья хвост не ловить,
Чтоб не лезла дура-тоска
Пистолетом к моим вискам.
Только Маркс говорит: “Беги!”
Потому что кругом — враги.
Алчным взглядом вокруг глядят,
Зазеваешься — и съедят.
Мне хотелось бы просто жить,
Чтобы яму другим не рыть.
Чтобы, свой отмеряя путь,
Шею ближнему не свернуть.
Но по Марксу вся жизнь — борьба.
По мишеням сердец пальба.
Если хочешь остаться цел,
Нужно ближнего брать на прицел.
Мне хотелось бы просто жить,
Улыбаться, любить, дружить.
Чтобы весь улыбался свет
На улыбку мою в ответ.
Но по Марксу вся жизнь — борьба.
Значит, штурм — убирать хлеба,
Значит, битва — включать станок,
И атака — жевать чеснок.
Может, стоит убрать фетиш,
Чтобы верить в доброе лишь.
Не бороться, а просто жить,
Человечностью дорожить?
Но по Марксу…
Да… все бы… шли!..
Отыскался мне пуп земли!
Помнит земля Прометея
Это было. Нечего скрывать:
Боги, задыхаясь и потея,
На скалу тащили Прометея,
Чтобы к ней цепями приковать.
“Вольнодумец! Разве ж это можно?!
Не по-божьи думать стал совсем.
То, что вечно было только божьим,
Раздарить решился сразу всем!..”
Шли века. Крошились гор отроги…
Только не менялся “божий суд”:
Кто-то призадумался… и “боги”,
Звякая цепями, сразу тут:
“Будь как все, забудь свои затеи!
Будь одним из этих самых… “масс”!
А не то тебя, как Прометея, —
На скалу, и к ней… цепями… раз!!!”
Мир устал от “божьего” засилья,
От раздоров, злобы, смерти, войн.
Тяжело Земле на слабых крыльях
По Вселенной груз нести такой.
Ждет земля и помнит Прометея,
Тянет к нам озябшую ладонь…
Кто же даст ей, жизни не жалея,
Доброты и нежности огонь?
Ноябрь 1987 г.
Я сжег стихи
Я сжег стихи, в которых о любви
Сюсюкал что-то в молодые годы…
Ее я встретил, и теперь в крови
Лишь отзвук битвы Разума с Природой.
Пишу с улыбкой рифмы: “крофь”, “любофь”,
Они остались где-то, с прошлым веком.
А годы говорят мне: “Философь!
Пиши не о любви, о “человеках”!”
И “философлю”, строф свивая вязь.
Ерошу пятерней седые лохмы.
Рифмую строки, к мудрости стремясь.
Но чаще в них — ирония… и хохма.
Про Бабу Клаву
Быть может, бросим нынче говорить
О доблести, о подвигах, о славе,
А голову склоним
По Бабе Клаве,
Что нынче утром
Перестала жить?..
Еще пока
Не вырыта могила,
Еще не все узнали о конце,
И теплая улыбка не остыла
На высохшем
Пергаментном лице…
Лампадка, притулившися к иконе,
Бросает блик на строгое лицо
И старое потертое кольцо,
Свободное на высохшей ладони…
Она всю жизнь одно его носила,
Надетое еще перед Войной
Единственным, кого она любила,
Единственным, кому была Женой.
Она жила: трудом, теплом, заботой
И по-другому не умела жить.
Вся жизнь ее была сплошной работой:
Копать, сажать, полоть, кормить, растить…
Она жила, как многие живут,
Она с трибун высоких не кричала,
И если б все могла начать сначала,
То выбрала б для жизни тот же труд…
Жила, трудилась, дети подрастали,
Но, молодость отдавши Целине,
Вдруг стали не советскими, а стали
Живущими совсем в чужой стране.
Когда они еще сюда приедут?
И на какие, спросится, шиши?
Пока что здесь лишь шепоты соседок,
И рядом ни одной родной души.
Здесь лишь лампадка светится над телом,
А за окном, где солнца яркий свет, —
Унылый вид деревни запустелой,
Последних лет неизгладимый след.
Работы рук тоскливо ждет земля,
Ржавеет плуг, безделья не осиля,
Покуда в кабинетах и Кремлях
Решается, куда вести Россию…
Давайте же не будем говорить
О доблести, о подвигах, о славе,
А голову склоним по Бабе Клаве,
Что нынче утром перестала Жить.
