Стоя на остановке и глядя на толпу людей, я думала: а вдруг не узнаю? Впрочем, как оказалось, не заметить или не узнать его невозможно. Мне навстречу шел улыбающийся Праски Витти, и словно не минуло 20 с лишним лет. Будто он всегда был именно таким, каким я увидела его впервые в 1987 году на персональной выставке в художественном музее. Тогда он шокировал публику не только количеством выставленного — более 600 работ, но и модным тогда авангардом, который ворвался в перестроечную жизнь.
В конце 80-х он вернулся в Чувашию заслуженным художником России, в 90-е стал народным художником Чувашии. Перечислить все его работы — в станковой живописи, монументальном искусстве, графике, живописи — газетной статьи не хватит, потому напомню читателям всего несколько работ, которые настолько известны, что не всегда, приглядываясь к ним, вспоминаем автора.
Праски Витти — автор фонтана в виде земного шара у дома-музея космонавта А.Николаева, эмалевого панно “Застигнутая светом” геологического музея, витража “Государственный герб ЧР” Дома правительства и многих других. Для новочебоксарского спорткомплекса он создал панно “Родная земля”, которое было признано в России лучшей работой года.
— Ваши воспоминания “Мой путь в художники” заканчиваются на том, как вы окончили Чебоксарское художественное училище и поехали поступать в Ленинград в знаменитую Муху, ныне академия имени Штиглица. Не страшно было?
— Мне деваться было некуда. Случай помог определить судьбу. После учебы направили на работу в кинотеатр “Мир” (сейчас “Луксор”). Его только построили, готовились к открытию, и я должен был работать художником-оформителем. Мне дали большое помещение для работы и рядом комнату поменьше, где разрешили жить с семьей.
Спустя несколько дней встречаю в коридоре директора, с кем-то разговаривающего. Он останавливает меня и говорит: “Виталий! Сбегай за папиросами”, — и дает мелочь из кармана. Я беру деньги, делаю пару шагов, вдруг, не успев ни о чем подумать, разворачиваюсь, отдаю ему мелочь и говорю: “Бегать за папиросами не буду и вообще работать не буду”.
Вышел на улицу и испугался: “Что я наделал?”. Жена в деревне с трехмесячным ребенком, мама получает 32 рубля. Ничего не оставалось, как пойти в Министерство культуры. Тогда там, по-моему, всего три человека работали. Я приготовился к тому, что меня будут ругать. А там обрадовались: “О, Виталий, поступай в институт имени Репина в Ленинграде, у нас есть лимит”. Прием заявлений заканчивался через два дня.
В институте увидел своих — Толика Иванова и Раю Терюкалову. Спрашивают: “Ты что здесь делаешь?”. А я: “Вот документы надо подавать, думаю куда — в Репинку или Муху”. Они: “Не-не-не, давай в Муху!”. Мы побежали в Муху, сдали документы, и я поступил. Конкурс тогда был то ли 7, то ли 17 человек на место. Мольбертов не хватало. Некоторым отказывали в самом начале, если работ было мало или качество их плохое. Мне повезло: люди по 7-8 лет подряд поступали.
— А вы бы стали поступать так же или такие мучения не стоят того?
— Стоят, потому что это молодость, единственный праздник в жизни. По моей специальности “Монументальное искусство” брали со всего Союза 10 человек. Это отборный народ. Находиться в пору молодости не в тюрьме, не в казарме, не среди уличной шпаны, а провести шесть лет среди талантливых молодых людей — это праздник на каждый день. Хочешь — иди в мастерскую рисовать, хочешь — смотри, как другие работают. Для меня это счастье огромное.
Вот зачем мы в театр ходим? Я хожу, чтобы увидеть человека, который лучше меня. Он должен быть моложе, кудрявее меня, одет лучше, я иду любоваться им. К тому же стихи знает наизусть, хорошо играет. И я не могу развернуть конфету, сидя в партере, чтобы не беспокоить этого талантливого человека.
— Вы для себя сразу решили, что не будете рисовать передовиков труда, что соцреализм не ваш удел? Или понимание этого пришло потом?
— Я много не думал — соцреализм это или формализм. Мне важно было совершенствовать свой дух. Я вырос в строгих руках мамы, которая учила не врать, не воровать. Когда несешь это внутри, то требуется постоянное духовное совершенствование. Это сознательный шаг в моей жизни. Без постоянного улучшения себя трудно прожить.
Мне важна была моя свобода, высокие помыслы. Это странно звучит сейчас, но мы были такие. Мы любили рисовать, читать. Я много читал, огромное количество книг. Стихи, театр — это образ жизни, где не место слабости души.
А что касается того, кого и что рисовать, дайте талантливому человеку нарисовать зловредного комара, он нарисует его и это будет шедевр. Хорошая композиция, своеобразное неожиданное отображение темы, сюжета, мастерство и качество исполнения —вот что нас волновало.
— В связи с тем, что недавно у чебоксарских художников пытались отнять мастерские, интернет-общественность бурно обсуждала тему присутствия в нашей жизни художников. Кто-то был на их стороне, кто-то обвинял в том, что художники варятся в собственном соку и общественности их работы неизвестны.
— Художник, если он состоялся, — это штучный товар. Российская империя учила художника не менее 25 лет, начиная с пятилетнего возраста. И коммунисты знали, что искусство во многом определяет честь, достоинство и качество страны. Без искусства народ и страна вымирают. Тогда любое строительство объекта включало в себя от 2 до 6 процентов стоимости на художественные работы: мозаика, витражи.
Государство гордилось не только атомной бомбой, космонавтикой и ракетами, но и искусством. Поэтому были выстроены мастерские художникам. Другой вопрос — кто их занимает? Много тех, кто себя называет художником, по сути, не являясь им, очень много стало “заслуженных”. Общественность тоже можно понять. В ее упреке есть справедливая часть и несправедливая. Наверное, эти люди не бывают на выставках, которых у нас невероятное количество. В художественном музее идут одновременно три-четыре выставки, только недавно мы выставляли Сизова, потом моя выставка, сейчас идет “Этно”.
И в том, что люди не замечают наших художников, виновата общая среда. Газеты, телевизор и даже театры приучают человека замечать скандал, драку, кто кого обворовал, избил, украл... А тихая работа художника, скажем, натюрморты, даже не задевает измученного бесконечным стрессом человека.
Другой вопрос — художники не ведут себя так, чтобы общественность их заметила. Мы не ходим на демонстрации, на митинги, не восхваляем кого-то, не участвуем в предвыборном разгуле. Работа идет внутри себя, мы творим тихо.
— Но вы сами как-то даже в депутаты пошли. А сейчас считаете, что художник не должен быть в политике?
– Художник может быть в политике. Это все зависит от темперамента личности. Мировая практика знает, что Пикассо был коммунистом и активно помогал коммунистическому движению, Сикейрос был сталинистом. Но в современной России интеллигенция не участвует в политической жизни. Мы любим правду и иногда можем высказать нелицеприятное.
— За границей самые известные чуваши — это Айги и вы. Как добились уважения там?
— С детства мечтал увидеть разные страны. Когда я читал, поражался способностям человека. Писали о том, как впервые в бочке человек прыгнул с Ниагарского водопада, кто-то открыл Землю, Фарадей придумал громоотвод... В моей деревне ничего не происходило, и я думал, как бы все это повидать.
Я уже был профессиональным художником, когда позвонили из Москвы и попросили создать в молодом городе Тольятти Союз художников и художественный фонд. Я этим 16 лет занимался и заработал там свои звания. Меня заметили, и Союз художников поручал работать с заграничными творческими группами. Я руководил венгеро-советской. Меня начали командировать, чтобы на симпозиумах поработал. А там уже немцы и венгры заметили и сами начали приглашать.
— Как появилась чувашская тематика?
— Как-то мне в руки попала книга Алексея Трофимова “Чувашский народный орнамент”. Прочитал, и что-то в душе зашевелилось. Я стал находить в орнаментах очень близкие мне по духу композиции, цветовой строй, стал интерпретировать. У меня сложился своеобразный подход.
В Москве друзья говорили: “В нашем городе семь с половиной тысяч художников, но тебя знаем по имени”. Все потому, что этого никто не делал. Мне же заниматься этим как песню петь.
— В 80-е в Чувашию вы вернулись уже известным художником, а в 90-е создали к уже имеющемуся в Чувашии еще один Союз художников.
— Созданный нами Союз работает, организовываем выставки в районах. Мы думали, что это обогатит и художественную среду. В конце концов очень простой вопрос: почему в городе может быть 15 хлебных магазинов, а Союз один должен быть? Они имеют право, а мы нет? Мы объединились, чтобы реализовать идею: чувашские художники рисуют свои картины как чуваши.
Японское искусство сразу узнаешь, ирано-персидские мотивы тоже, импрессионистов с ходу отмечаешь. Мы с Миттовым мечтали, чтобы и чувашское искусство стало таким же узнаваемым. Раз мы имеем свой фонетический язык, то искусство должны были тоже иметь. Я поработал с ним четыре года. К сожалению, он рано умер.
— Кто-то продолжает эту традицию сейчас?
— Юхтар занимается мифотворчеством. В Татарстане живет Сандр Пикл, очень близки нам Федор Мадуров и Петр Пупин. Юрий Матросов недавно издал свадебные частушки, занимается изображением нашего быта.
— Как появился ваш псевдоним?
— Это было в Венгрии. Я сверлил эмалевую плитку, кусок отскочил и попал в глаз. Через несколько дней обратился в больницу. Достали кусочек стекла и начали оформлять больничную карту. Медсестра спрашивает: “Как зовут маму?”. Оказывается, считается, что во время болезни человек точно помнит только имя своей мамы, потому официальные документы в этой стране пишутся на ее имя. Я говорю: “Праски”. — “А вас?” — “Витти, — говорю ей, — Праски Витти”.
А потом решил: буду выставляться как Праски Витти. Многие думают, что это псевдоним. На самом деле меня в деревне так и зовут — Праски Витти.
У меня нет комплексов по поводу своей национальности. Некоторые говорят: “Зачем нужен чувашский язык?”. Они неправы. Знать язык — это большая роскошь.
— Вы с женой всю жизнь вместе.
— Мы знакомы с восьмого класса. Друзья говорят: “Если бы не Лидия, тебя бы не было”. Она мне очень помогает в плане душевного спокойствия и тем, что у нее кристальное поведение: не врать, не воровать, не лениться. Мы живем жизнью обыкновенных людей. Она заботится о моем здоровье. Можем говорить обо всем, потому что сами никогда никого не обманывали, не предавали.
