Гусар, герой восьми войн, в том числе Отечественной 1812 года, инициатор партизанского движения в России, поэт Денис Давыдов уже при жизни стал легендой и русской армии, и русской поэзии.
Его стихи, положившие начало гусарской лирике, сразу становились популярны и создавали Давыдову славу пьяницы-гуляки, рубахи-парня и дамского угодника. Он, действительно, любил веселье, был душой шумных компаний, но вряд ли более. Да и отношения с противоположным полом у него складывались непросто.
Первая любовь, Аглая Антонова, предпочла не вышедшего ростом Давыдова его двоюродному брату — высоченному драгунскому полковнику. Потом Денис часами стоял под окнами балетного училища, но юная балерина Татьяна Иванова вышла замуж за своего балетмейстера. В связи с предстоящей женитьбой на Лизе Злотницкой по требованию ее родителей молодой генерал поехал хлопотать у царя денежного пожалования. Пока хлопотал, Лиза увлеклась картежником и кутилой, но необычайно красивым князем Голицыным. Давыдову, когда вернулся, был дан от ворот поворот. Причем Лиза даже не захотела с ним увидеться, передав отказ через отца.
И даже свадьба с засидевшейся в девках Софьей Чирковой, ей было 24 — по тем временам очень зрелый возраст, чуть не расстроилась. Мать невесты, истинная московская барыня, женщина суровая и властная, узнав про “зачашные песни” Давыдова, велела ему отказать как пьянице и беспутнику. Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы не вмешался друг ее покойного мужа генерал Щербатов:
— Побойся бога, матушка, генерал Давыдов, сколь я его знаю, человек достоинств примерных, и воин славный, и поэт знаменитый. Что же касаемо воспеваемых им пороков, то это не более как бравада, в художествах позволительная.
И 13 апреля 1819 года, на Красную горку, состоялась свадьба. Женитьба закоренелого холостяка (27 июля Давыдову должно было стукнуть 35) широко обсуждалась в переписке его друзей. Например, Орлов пишет Вяземскому: “Денис наш женат, и я его женатого уже видел и смеялся над ним. Но он счастлив. Любит и любим. Чего же больше?” А через год на вопрос Вяземского, что делает Денис в когтях у Гименея, отвечает: “Еще не кряхтит, а нежится. Ему кажется странным быть счастливым. Он греется под подолом. Ничего не пишет, живет в Москве и ожидает наследника или наследницу”.
Давыдов и сам был не против дать характеристику новому периоду своей жизни. “Я тебе так долго не писал, — сообщает он одному из друзей, — потому что долго женихался, потом свадьба, потом вояж в Кременчуг... Что тебе сказать про себя? Я счастлив! Люблю жену всякий день более и более, продолжаю служить и буду служить век, несмотря на привязанность к жене милой и доброй; зарыт в бумагах и книгах, пишу, но стихи оставил! Нет поэзии в безмятежной и блаженной жизни”.
Софья Николаевна одного за другим начала рожать детей. У Давыдовых их будет девять: шесть сыновей и три дочки. А у Дениса Васильевича пропало желание не только писать стихи, но и тянуть военную лямку. После польской компании, когда ему было 47 лет, он только и думает о покое, и от него наконец отстали. В отставку, правда, так и не дали уйти, но и не трогали, вся его служба ограничивалась ношением генерал-лейтенантского мундира.
Последние годы жизни Давыдов провел в селе Верхняя Маза, принадлежавшем жене. Занимался воспитанием детей и домашним хозяйством: выстроил винокуренный завод, устроил пруд. Охотился. Писал военные мемуары. И народ никогда не узнал бы его стихов, ставших сокровищницей русского романса, если бы не нежданно нагрянувшая и на целых три года закружившая его последняя, неистовая, безрассудная любовь. Пожалуй, никогда прежде он не испытывал такого бурного прилива творческих сил, как в эти три года. “Без шуток, от меня так и брызжет стихами, — признавался он в одном из писем Вяземскому. — Я, право, думал, что век сердце не встрепенется и ни один стих из души не вырвется. Золотарева все поставила вверх дном: и сердце забилось, и стихи явились, и теперь даже текут ручьи любви”.
Давыдову уже под 50. Евгении Золотаревой чуть больше 20. Они понимали, что их любовь обречена, у нее нет будущего.
Не пробуждай, не пробуждай
Моих безумств и исступлений,
И мимолетных сновидений
Не возвращай, не возвращай!
— умолял он не столько ее, сколько себя. Однако сил скрыть чувства ни у того, ни у другого не было. Жена Дениса Васильевича встретила это известие мужественно, но казнила мужа тяжелым, холодным молчанием. Родственники же Евгении советовали соблюсти приличия и принять предложение сватавшегося к ней уже в пятый раз пензенского помещика. И умная провинциальная барышня, знавшая наизусть “Евгения Онегина”, грезившая в мечтах о романтическом герое, поступила в традиции русского романа, отказавшись от желаемого, но невозможного, и приняв должное.
Печально и обреченно звучало прощальное письмо Дениса Давыдова к возлюбленной: “Все кончено для меня, нет настоящего, нет будущего! Мне осталось только прошлое, и все оно заключается в этих письмах, которые я Вам писал в течение двух с половиной лет счастья”. Вместе с Золотаревой поэзия навсегда ушла из его жизни. До самой смерти (она последует неожиданно и скоро — через пять лет) Денис Давыдов не напишет больше ни единой поэтической строки.