Петр Столыпин и его реформы — одна из наиболее дискуссионных тем в истории России. Премьер стал символом “упущенного шанса” империи пройти мимо трагической и разрушительной революции в светлое капиталистическое завтра.
Последняя реформа в истории империи продолжалась до ее падения, в то время как сам реформатор трагически погиб 5 (18) сентября 1911 года. Убийство Столыпина — повод сказать: если бы он остался жив, история пошла бы совсем иначе. Его реформы, и прежде всего аграрная, вывели бы Россию на путь модернизации без революции. Или не вывели бы?
Причем нужно учитывать, что реформа, которая носит теперь имя Столыпина, была разработана до его прихода к власти и с его гибелью не закончилась. Роль Петра Аркадьевича заключалась в том, чтобы запустить процесс.
Кого делили
Ключевая идея преобразования — разрушить крестьянскую общину, разделить ее земли. Критика общины связана прежде всего с переделами земли, нарушающими священное право частной собственности, без которого, как представлялось, эффективное хозяйство вряд ли возможно.
Когда крестьяне не хотели проводить переделы, они были вольны их не делать. Община вовсе не была каким-то “крепостным правом”, она действовала демократически. Переделы происходили не от хорошей жизни. Так, по мере усиления земельной тесноты в Черноземье вернулись земельные переделы, которые там почти прекратились в 1860–1870-е годы.
Историки указывают, что к началу XX века положение в деревне стало угрожающим, и в ликвидации общины правительство и помещичьи круги рассчитывали найти панацею от всех бед.
Преодолеть аграрный голод можно было, только решив две задачи: вывести из села в город и трудоустроить там лишнее население и в то же время увеличить производительность труда настолько, чтобы оставшиеся на селе работники могли обеспечивать продовольствием все население страны. Вторая задача требовала не только социальных изменений, но и технико-культурной модернизации. Она по определению не могла совершиться быстро, и даже при условии оптимальных социальных преобразований на селе для последующего скачка производительности труда требовалось время.
В условиях острой нехватки земли для решения аграрной проблемы требовалась фора по времени, и ее мог дать раздел помещичьих земель. Но долгосрочного решения проблемы не мог гарантировать ни он, ни переселенческая политика, для которой в реальности в России были очень небольшие возможности.
Масштабы перемен
9 ноября 1906 года был принят указ, который (формально в связи с прекращением выкупной операции) разрешал крестьянам выделять свое хозяйство из общины вместе с землей. Указ Столыпина, подтвержденный законом 1910 года, поощрял выход из общины: “Каждый домохозяин, владеющий надельной землей на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собою в собственность причитающейся ему части из означенной земли”.
Если крестьянин продолжал жить в деревне, его участок назывался отрубом. В случае согласия общины участки крестьянина, разбросанные по разным местам, обменивались так, чтобы отруб стал единым участком. Крестьянин мог выделиться из деревни на хутор, в удаленное место. Земля для хутора отрезалась от угодий общины, что затрудняло выпас скота и другую хозяйственную деятельность крестьянского мира. Таким образом, интересы хуторян (как правило, зажиточных) входили в конфликт с интересами остального крестьянства.
Крестьяне беспередельных общин, где переделы земли не проводились после 1861 года (подворники), автоматически получали право на оформление земли в частную собственность.
В деревнях, где крестьяне прежде уже прекратили переделы земли, почти ничего нового не произошло, а в селениях, где община была сильна и экономически оправданна, возникали конфликты между общинниками и выделившимися из общины крестьянами, на стороне которых выступали власти.
Постепенно (уже после смерти Столыпина) реформа вошла в более спокойное русло. Если до нее 2,8 млн дворов уже жило вне передельной общины, то в 1914 году это число выросло до 5,5 млн (44% крестьян). Всего из общины вышло 1,9 млн домохозяев (22,1% общинников) с площадью почти в 14 млн десятин (14% общинной земли). Еще 469 тысяч членов беспередельных общин получили акты на свои наделы. Было подано 2,7 млн заявлений на выход, но 256 тысяч крестьян забрали свои заявления. Таким образом 27,2% из тех, кто заявил о желании укрепить землю, не успели или не смогли этого сделать к 1 мая 1915 года. То есть даже в перспективе показатели могли увеличиться разве что на треть.
Из общины не стали выходить и 87,4% хозяев беспередельных общин. И это не удивительно. Сам по себе выход из общины, даже беспередельной, создавал для крестьян дополнительные трудности без очевидного немедленного выигрыша.
Преимущества должны были возникнуть при выделении на хутора и отруба, но этот процесс землеустройства в условиях малоземелья был очень сложен и куда более скромен по масштабам. Пик заявлений о землеустройстве приходится на 1912–1914 годы, всего было подано 6,174 млн заявлений и землеустроено 2,376 млн хозяйств. На надельных землях создали 300 тыс. хуторов и 1,3 млн отрубов, которые занимали 11% надельных земель, а вместе с укрепившими землю подворниками — 28%.
Критика
Накануне Первой мировой войны, когда в крестьянский обиход стали входить жатки, многие общества оказались перед вопросом: либо машины, либо прежняя мелкополосица, допускавшая только серп. Правительство, как мы знаем, предлагало крестьянам устранить чересполосицу путем выхода на хутора и отруба. Однако еще до столыпинской аграрной реформы крестьянство выдвинуло свой план смягчения чересполосицы при сохранении общинного землевладения. Переход на “широкие полосы”, начавшийся в первые годы ХХ века, продолжился и позднее.
Администрация оказывала противодействие этой работе, так как она противоречила принципам столыпинской реформы, решая проблему чересполосицы иначе и часто более эффективно — ведь “укрепленные” наделы мешали укрупнению, и власти запрещали его, даже когда сами хозяева наделов не возражали.
На Всероссийском сельскохозяйственном съезде 1913 года, собравшем агрономов, большинство остро критиковало реформу, например, так: “Землеустроительный закон выдвинут во имя агрономического прогресса, а на каждом шагу парализуются усилия, направленные к его достижению”. Земства в большинстве своем вскоре также отказали реформе в поддержке. Они предпочитали поддерживать кооперативы, основанные не на частной собственности, а на коллективной ответственности — как общины.
Чтобы уменьшить остроту “земельного голода”, Столыпин проводил политику освоения азиатских земель. Переселенчество происходило и раньше — в 1885–1905 гг. за Урал переселилось 1,5 млн человек. В 1906–1914 годах — 3,5 миллиона. 1 млн вернулся, “пополнив, видимо, обнищавшии слои города и деревни”. При этом и часть оставшихся в Сибири не смогла наладить хозяйство, но просто стала там жить.
Автор этих строк сам является потомком жителей Черниговской губернии, которые в эпоху реформы перебрались на Алтай, там и жили поколениями.
Последствия
Результаты аграрной реформы Столыпина оказались противоречивыми. Прирост сборов основных сельскохозяйственных культур в годы реформ снизился, еще хуже ситуация была в скотоводстве. Это неудивительно, учитывая раздел общинных угодий.
Протесты вызывали и спровоцированные реформой действия горожан, потерявших связь с деревней, а теперь возвращавшиеся, чтобы выделить и продать надел. Община и раньше не могла остановить крестьянина, решившего уйти в город. Но она и сохраняла землю за теми, кто решил остаться на селе и обрабатывать ее дальше.
И в этом отношении столыпинская реформа внесла очень неприятное для крестьян нововведение. Теперь бывший крестьянин мог эту землю продать. Уже потерявшие связь с землей бывшие крестьяне возвращались на время, чтобы “укрепить”, отрезать от крестьян часть земли. Более того, возможность продать свою часть бывшей крестьянской земли и получить таким образом “подъемные” привела к тому, что усилился приток населения в города, явно к тому не готовые. Деньги, вырученные от продажи надела, быстро кончались, и в городах нарастала маргинальная, разочарованная масса бывших крестьян, не нашедших себе места в новой жизни.
Оборотная сторона столыпинской аграрной политики и ее результативности — голод 1911–1912 годов.
Между тем, в 1909 году в России начался экономический подъем. По темпам роста производства Россия вышла на первое место в мире. Но в столыпинской ли реформе дело? Государство размещало на заводах крупные военные заказы — после Русско-японской войны Россия более тщательно готовилась к новым международным конфликтам. Предвоенная гонка вооружений способствовала ускоренному росту тяжелой промышленности. Опережающие темпы роста определялись тем, что Россия проходила фазу промышленной модернизации, располагала дешевой рабочей силой, что было оборотной стороной крестьянской бедности. Предвоенный рост длился не дольше, чем обычный экономический цикл подъема, и нет никаких доказательств, что такой “столыпинский цикл” мог длиться много дольше, чем обычно, и не завершился бы очередным спадом.
Пожалуй, результат реформ Столыпина, как бы к ним ни относиться, весьма скромен. Разрушить общину не удалось. Воздействие на производительность сельскохозяйственного производства оказалось противоречивым. Во всяком случае, системного выхода из аграрного кризиса реформа не дала и при этом несколько усилила социальную напряженность в городах.
Реформа такого масштаба и направления не могла всерьез изменить траекторию, которая вела империю к революции. Однако тут уж дело не в столыпинской реформе, а в совокупности многих факторов.
